Хлеб для собаки краткое содержание читать. Хлеб для собаки. Главный герой рассказа

Рассказ «Хлеб для собаки» Владимир Тендряков написал в конце шестидесятых. Опубликовано это произведение было только в 1998 году, уже после смерти писателя. О чём этот рассказ? Какова проблематика произведения «Хлеб для собаки»? Краткое содержание и анализ рассказа можно прочитать в сегодняшней статье.

Об авторе

Владимир Тендряков родился в 1923 году, в Вологодской области. Его отец был народным судьей , затем прокурором. В 1941 году будущего писателя призвали в РККА и направили в школу младших командиров. Уже совсем скоро Тендряков попал на фронт. Впервые ранен был под Сталинградом. После войны он некоторое время работал школьным учителем. В конце сороковых уехал в Москву и поступил в Литературный институт.

О Тендрякове коллеги-писатели неоднократно говорили как о человеке, способном на поступки, которые требуют гражданского мужества. Он выступал в защиту диссидента и учёного Ж. А. Медведева. Содействовал Твардовскому, протестующему против изменения редакторского состава «Нового мира». Владимир Тендряков - автор таких произведений, как «Не ко двору», «Ухабы», «Ненастье», «Расплата», «Хлеб для собаки».

Тендряков в своем творчестве обращался к острым проблемам советского общества. В его произведениях отражены трагические последствия событий довоенного времени. Рассказ «Хлеб для собаки», краткое содержание которого представлено ниже, посвящен теме голода, охватившего многие регионы Советского Союза в начале тридцатых годов. Страшные события показаны глазами ребёнка.

«Хлеб для собаки»: краткое содержание

Детство писателя прошло в безрадостные послереволюционные годы. Он видел жертв сталинских репрессий, голодающих людей. Сам Тендряков ранние годы провел в относительном достатке. Но то, что он видел, легло тяжелым камнем на его душе, а затем, спустя годы, послужило основой для произведения «Хлеб для собаки». Краткое содержание рассказа изложим по следующему плану:

• Смерть в березняке.
• Что за мир будет после нас?
• Голод повсюду.
• Хлеб для куркулей.
• Кровопийцы.
• Излечить жалость.
• Самое голодное существо.

Смерть в березняке

События происходят в 1933 году - в самый разгар голода. Впрочем, каких-либо определенных действий не происходит. В рассказе «Хлеб для собаки» Тендряков описывает ужасы, свидетелями которых становятся дети. В небольшом поселке , вблизи вокзального здания, расположен небольшой березовый скверик. Здесь в муках умирают куркули - раскулаченные крестьяне, которым не удалось добраться до места ссылки.

В основном персонажи безымянные встречаются в рассказе «Хлеб для собаки». Главный герой - мальчик из благополучной семьи. Он так же, как и его сверстники, нередко наведывается к березняку. Здесь детей приковывает ужасное, отвратительное зрелище. Взрослые стараются обходить это место стороной. Детей влечет «животное любопытство». Они каменеют от страха и брезгливости, но продолжают наблюдать.

Куркули меньше всего похожи на людей. Это истощенные до безобразия существа. Один пытается жевать березовую кору. Другой - землю. Третий вдруг поднимается на ноги, хочет что-то выкрикнуть. Но извергает лишь страшный хрип.

Что за мир будет после нас?

Люди пытаются обходить березняк стороной. Однако начальник станции - человек в форменной фуражке с красным верхом - здесь должен находиться по долгу службы. Однажды он поворачивается в сторону детей и обращается то ли к ним, то ли себе, то ли к безмолвному небу со словами: «Что вырастет из них? Они наблюдают за смертью! Что за мир наступит после нас?»

В чём нравственная проблема «Хлеба для собаки»? С первых строк читатель пронизывается жалостью к так называемым куркулям. Казалось бы, не так трудно помочь этим людям. Ведь они умирают от голода на глазах тех, кто, пусть не живет в достатке, но имеет и жильё, и пищу. Но не всё так просто. Тема отзывчивости в произведении «Хлеб для собаки» автором представлена в особом ракурсе. Порой сложно удержаться от проявления сострадания. Но тот, кто пожалел, берёт на себя ответственность, от которой освободиться не так уж и просто.

Голод повсюду

Главный герой, имени его автор не называет, был, конечно, шокирован этим зрелищем. Но он был в некотором роде подготовлен. Он знал о том, что одноклассники его голодают. Именно поэтому отказывался брать в школу завтраки. Он видел однажды картину, которую не забыл даже по прошествии тридцати лет. Женщина несла молоко, но поскользнулась и разбила банку. Она упала на колени и заплакала. А затем черпала ложкой из копытной ямки пролитое молоко. Не спеша, без жадности, с каким-то страшным смирением. Мальчик не знал, что такое голод, но он видел, как от него страдают окружающие.

Хлеб для куркулей

Наконец, мальчик решил, что он должен помочь одному из них. Самому голодному, самому обессиленному. Ребёнок не понимал, но чувствовал, что благое дело открыто совершать нельзя. А потому он за обедом воровски прятал в карман хлеб, предназначенный для него. Таким образом «сэкономил» несколько кусков. На следующий день отправился в сквер. По дороге мальчик увидел человека, опухшего от голода. Таких в посёлке называли «слонами». Он отдал ему весь хлеб.

Кровопийцы

На следующий день «слон» уже стоял у его дома. Мальчик пытался не думать о нём, но то и дело выглядывал из окна. Куркуль не уходил. Стоило мальчику выйти за ворота, как он обращался к нему с жалостливыми речами. Прошло несколько дней, у окон маленького благодетеля собралось уже несколько истощенных людей. Мальчик изредка выбегал, давал им то хлеба, то картошки. Но однажды не выдержал и закричал: «Уходите, кровопийцы!»

Излечить жалость

Стоит ли исцеляться от сострадания? Автор ненавязчиво подводит читателя к вопросу, ответа на который он и сам не знает. Мальчик стал плохо есть. Он постоянно думал о том, что его обед мог бы спасти двух-трех человек. Его нередко посещали мысли о врагах народа, к которым относились куркули, изможденные голодом. Но он не мог ненавидеть таких врагов. Отец однажды ему сказала, что даже у страны не хватает на всех хлеба. Море не вычерпать чайной ложкой.

Самое голодное существо

Человек, способный на сострадание, не может спокойно наблюдать чужую смерть. Он или поможет, или сойдет с ума. В этом, пожалуй, главная мысль рассказа Владимира Тендрякова . Мальчик начал подкармливать бродячую оголодавшую собаку. Он нашел самое несчастное существо, которому едва ли кто-нибудь проникнется жалостью. Автор говорит: «Я кормил не собаку, а свою совесть».

Начальник станции, которого из-за фуражки прозвали «красной шапочкой», застрелился. Он каждый день ходил вдоль березового скверика. Ему не пришла в голову мысль найти для себя несчастную собаку, дабы кормить ее каждый день, тем самым успокаивая свою совесть.

События, описанные в рассказе, произошли в 1933-м. В этот год за границу было экспортировано около десяти миллионов центнеров зерна . Только на Украине в разгар голода погибло от трех до четырех миллионов человек.

В послереволюционной России и сталинских репрессиях происходило детство Владимира Тендрякова, в его памяти сохранился весь ужас тех времен. Именно эти воспоминания и составляют основу рассказа «Хлеб для собаки».
Раскулаченные зажиточные крестьяне, которых сослали в Сибирь и которые не добрались до места ссылки, умирали от голода на глазах у жителей посёлка, в маленьком березнячке. Взрослые обходили стороной это ужасное место, а дети не могли пересилить свое любопытство и наблюдали за смертью кулаков, или их еще называли куркулями.

Автор очень подробно описывает страшную сцену смерти кулака, который, встав во весь рост, обхватил ломкими руками ствол берёзы, и прижался к нему щекой и хотел, что-то крикнуть, но не смог и опять по стволу сполз в низ и умер.
Начальник станции, который следит за куркулями, говорит о том, что не понятно, что вырастит из детей, которые наблюдают за смертью. Этим вопросом задается и сам автор, который поражается тому, что в детстве не сошёл с ума видя подобную сцену. Но потом он вспоминает о том, что раньше он становился свидетелем того, как голод заставлял приличных людей идти на унижения. Это несколько очерствило его душу.

Это конечно, очерствило ему душу, но не до такой степени, чтобы к этим голодающим людям быть равнодушным, когда сам он был сыт. Он остатки своей еды выносил тайком для куркулей. Это он делал в течении некоторого времени, но потом попрошаек стало больше, и мальчик уже не мог прокормить более двух человек. И в один день случилось то, что у забора его дома собралось много голодных. Они встали на пути мальчика, когда тот возвращался домой и стали у него просить еды. И вдруг мальчик на них стал кричать и говорить о том, чтобы они уходили. Попрошайки стали уходить, а он все не остановиться и все рыдающе кричал.

После этого мальчик больше не выносил куркулям хлеба, но его совесть была не спокойна, поэтому он не спал ночами и все думал о том, что он плохой мальчишка, и что помогает своим е врагам.
И тут приходит собака. И мальчик хватается за нее, чтобы не сойти с ума от того, что он каждый день губит жизнь нескольких людей. Мальчик начинает кормит эту собаку, но он понимает, что куском хлеба кормил он не голодную собаку, а свою совесть.

Рассказ заканчивается описанием смерти начальника станции, следившего за куркулями, который застрелился, и не догадался для себя найти бедную собачку, чтобы кормить ее каждый день.

Обращаем ваше внимание, что это только краткое содержание литературного произведения «Хлеб для собаки». В данном кратком содержании упущены многие важные моменты и цитаты.

Тендряков Владимир

Хлеб для собаки

Владимир Федорович ТЕНДРЯКОВ

ХЛЕБ ДЛЯ СОБАКИ

Лето 1933 года.

У прокопченного, крашенного казенной охрой вокзального здания, за вылущенным заборчиком - сквозной березовый скверик. В нем прямо на утоптанных дорожках, на корнях, на уцелевшей пыльной травке валялись те, кого уже не считали людьми.

Правда, у каждого в недрах грязного, вшивого тряпья должен храниться если не утерян - замусоленный документ, удостоверяющий, что предъявитель сего носит такую-то фамилию, имя, отчество, родился там-то, на основании такого-то решения сослан с лишением гражданских прав и конфискацией имущества. Но уже никого не заботило, что он, имярек, лишенец, адмовысланный, не доехал до места, никого не интересовало, что он, имярек, лишенец, нигде не живет, не работает, ничего не ест. Он выпал из числа людей.

Большей частью это раскулаченные мужики из-под Тулы, Воронежа, Курска, Орла, со всей Украины. Вместе с ними в наши северные места прибыло и южное словечко "куркуль".

Куркули даже внешне не походили на людей.

Одни из них - скелеты, обтянутые темной, морщинистой, казалось, шуршащей кожей, скелеты с огромными, кротко горящими глазами.

Другие, наоборот, туго раздуты - вот-вот лопнет посиневшая от натяжения кожа, телеса колышутся, ноги похожи на подушки, пристроченные грязные пальцы прячутся за наплывами белой мякоти.

И вели они себя сейчас тоже не как люди.

Кто-то задумчиво грыз кору на березовом стволе и взирал в пространство тлеющими, нечеловечьи широкими глазами.

Кто-то, лежа в пыли, источая от своего полуистлевшего тряпья кислый смрад, брезгливо вытирал пальцы с такой энергией и упрямством, что, казалось, готов был счистить с них и кожу.

Кто-то расплылся на земле студнем, не шевелился, а только клекотал и булькал нутром, словно кипящий титан.

А кто-то уныло запихивал в рот пристанционный мусорок с земли...

Больше всего походили на людей те, кто уже успел помереть. Эти покойно лежали - спали.

Но перед смертью кто-нибудь из кротких, кто тишайше грыз кору, вкушал мусор, вдруг бунтовал - вставал во весь рост, обхватывал лучинными, ломкими руками гладкий, сильный ствол березы, прижимался к нему угловатой щекой, открывал рот, просторно черный, ослепительно зубастый, собирался, наверное, крикнуть испепеляющее проклятие, но вылетал хрип, пузырилась пена. Обдирая кожу на костистой щеке, "бунтарь" сползал вниз по стволу и... затихал насовсем.

Такие и после смерти не походили на людей - по-обезьяньи сжимали деревья.

Взрослые обходили скверик. Только по перрону вдоль низенькой оградки бродил по долгу службы начальник станции в новенькой форменной фуражке с кричаще красным верхом. У него было оплывшее, свинцовое лицо, он глядел себе под ноги и молчал.

Время от времени появлялся милиционер Ваня Душной, степенный парень с застывшей миной - "смотри ты у меня!".

Никто не выполз? - спрашивал он у начальника станции.

А тот не отвечал, проходил мимо, не подымал головы.

Ваня Душной следил, чтоб куркули не расползались из скверика - ни на перрон, ни на пути.

Мы, мальчишки, в сам скверик тоже не заходили, а наблюдали из-за заборчика. Никакие ужасы не могли задушить нашего зверушечьего любопытства. Окаменев от страха, брезгливости, изнемогая от упрятанной панической жалости, мы наблюдали за короедами, за вспышками "бунтарей", кончающимися хрипом, пеной, сползанием по стволу вниз.

Начальник станции - "красная шапочка" - однажды повернулся в нашу сторону воспаленно-темным лицом, долго глядел, наконец изрек то ли нам, то ли самому себе, то ли вообще равнодушному небу:

Что же вырастет из таких детей? Любуются смертью. Что за мир станет жить после нас? Что за мир?..

Долго выдержать сквера мы не могли, отрывались от него, глубоко дыша, словно проветривая все закоулки своей отравленной души, бежали в поселок.

Туда, где шла нормальная жизнь, где часто можно было услышать песню:

Не спи, вставай, кудрявая!

В цехах звеня,

страна встает со славою

на встречу дня...

Уже взрослым я долгое время удивлялся и гадал: почему я, в общем-то впечатлительный, уязвимый мальчишка, не заболел, не сошел с ума сразу же после того, как впервые увидел куркуля, с пеной и хрипом умирающего у меня на глазах.

Наверное, потому, что ужасы сквера появились не сразу и у меня была возможность как-то попривыкнуть, обмозолиться.

Первое потрясение, куда более сильное, чем от куркульской смерти, я испытал от тихого уличного случая.

Женщина в опрятном и поношенном пальто с бархатным воротничком и столь же опрятным и поношенным лицом на моих глазах поскользнулась и разбила стеклянную банку с молоком, которое купила у перрона на станции. Молоко вылилось в обледеневший нечистый след лошадиного копыта. Женщина опустилась перед ним, как перед могилой дочери, придушенно всхлипнула и вдруг вынула из кармана простую обгрызенную деревянную ложку. Она плакала и черпала ложкой молоко из копытной ямки па дороге, плакала и ела, плакала и ела, аккуратно, без жадности, воспитанно.

А. я стоял в стороне и - нет, не ревел вместе с ней - боялся, надо мной засмеются прохожие.

Мать давала мне в школу завтрак: два ломтя черного хлеба, густо намазанных клюквенным повидлом. И вот настал день, когда на шумной перемене я вынул свой хлеб и всей кожей ощутил установившуюся вокруг меня тишину. Я растерялся, не посмел тогда предложить ребятам. Однако на следующий день я взял уже не два ломтя, а четыре...

На большой перемене я достал их и, боясь неприятной тишины, которую так трудно нарушить, слишком поспешно и неловко выкрикнул:

Кто хочет?!

Мне шматочек, - отозвался Пашка Быков, парень с нашей улицы.

И мне!.. И мне!.. Мне тоже!..

Со всех сторон тянулись руки, блестели глаза.

Всем не хватит! - Пашка старался оттолкнуть напиравших, но никто не отступал.

Мне! Мне! Корочку!..

Я отламывал всем по кусочку.

Наверное, от нетерпения, без злого умысла, кто-то подтолкнул мою руку, хлеб упал, задние, желая увидеть, что же случилось с хлебом, наперли на передних, и несколько ног прошлось по кускам, раздавило их.

Пахорукий! - выругал меня Пашка.

И отошел. За ним все поползли в разные стороны.

На окрашенном повидлом полу лежал растерзанный хлеб. Было такое ощущение, что мы все вгорячах нечаянно убили какое-то животное.

Учительница Ольга Станиславна вошла в класс. По тому, как она отвела глаза, как спросила не сразу, а с еле приметной запинкой, я понял - она голодна тоже.

Это кто ж такой сытый?

И все те, кого я хотел угостить хлебом, охотно, торжественно, пожалуй, со злорадством объявили:

Володька Тенков сытый! Он это!..

Я жил в пролетарской стране и хорошо знал, как стыдно быть у нас сытым. Но, к сожалению, я действительно был сыт, мой отец, ответственный служащий, получал ответственный паек. Мать даже пекла белые пироги с капустой и рубленым яйцом!

Ольга Станиславна начала урок.

В прошлый раз мы проходили правописание... - И замолчала. - В прошлый раз мы... - Она старалась не глядеть на раздавленный хлеб. - Володя Тенков, встань, подбери за собой!

Я покорно встал, не пререкаясь, подобрал хлеб, стер вырванным из тетради листком клюквенное повидло с пола. Весь класс молчал, весь класс дышал над моей головой.

После этого я наотрез отказался брать в школу завтраки.

Вскоре я увидел истощенных людей с громадными кротко-печальными глазами восточных красавиц...

И больных водянкой с раздутыми, гладкими, безликими физиономиями, с голубыми слоновьими ногами...

Истощенных - кожа и кости - у нас стали звать шкилетниками, больных водянкой - слонами.

И вот березовый сквер возле вокзала...

Я кой к чему успел привыкнуть, не сходил с ума.

Не сходил с ума я еще и потому, что знал: те, кто в нашем привокзальном березнячке умирал среди бела дня, - враги. Это про них недавно великий писатель Горький сказал: "Если враг не сдается, его уничтожают". Они не сдавались. Что ж... попали в березняк.

Вместе с другими ребятами я был свидетелем нечаянного разговора Дыбакова с одним шкилетником.

Дыбаков - первый секретарь партии в нашем районе, высокий, в полувоенном кителе с рублено прямыми плечами, в пенсне на тонком горбатом носу. Ходил он, заложив руки за спину, выгнувшись, выставив грудь, украшенную накладными карманами.

В клубе железнодорожников проходила какая-то районная конференция. Все руководство района во главе с Дыбаковым направлялось в клуб по усыпанной толченым кирпичом дорожке. Мы, ребятишки, за неимением других зрелищ тоже сопровождали Дыбакова.

Неожиданно он остановился. Поперек дорожки, под его хромовыми сапогами, лежал оборванец - костяк в изношенной, слишком просторной коже. Он лежал на толченом кирпиче, положив коричневый череп па грязные костяшки рук, глядел снизу вверх, как глядят все умирающие с голоду - с кроткой скорбью в неестественно громадных глазах.

Рассказ «Хлеб для собаки» Тендрякова был написан в 1970 году. В его основу легли воспоминания писателя, детство которого пришлось на тяжелый послереволюционный период. Это было жестокое, немилосердное время, показанное сквозь призму детского восприятия.

Для лучшей подготовки к уроку литературы рекомендуем читать онлайн краткое содержание «Хлеб для собаки» по главам. Пересказ книги также будет полезен для читательского дневника.

Главные герои

Володя Тенков – рассказчик, десятилетний мальчик, добрый, бесхитростный

Другие персонажи

Отец Володи – герой революции, честный, порядочный мужчина.

Ваня Душной – милиционер, равнодушный к чужим страданиям человек.

Абрам – конюх, в чьи обязанности входит сбор и вывоз мертвых куркулей.

Дыбаков – первый секретарь партии, жесткий, циничный человек.

События происходят летом 1933 года, когда в небольших поселках стали появляться « те, кого уже не считали людьми ». Это были раскулаченные зажиточные крестьяне, «куркули», сосланные в Сибирь, но так и не добравшиеся до места назначения.

От страшного голода одни из них походили на « скелеты с огромными, кротко горящими глазами », другие – до того раздуты, что, казалось, « вот-вот лопнет посиневшая от натяжения кожа ». Брошенные на произвол судьбы, они тихо умирали в небольшом скверике на глазах у жителей поселка. Милиционер Ваня Душной следил за тем, чтобы они « не расползались из скверика - ни на перрон, ни на пути ».

Взрослые старались обходить это страшное место стороной, но детей невозможно было удержать от их « зверушечьего любопытства ». Со страхом, жалостью и брезгливостью они наблюдали за мученической смертью куркулей. Начальник станции, глядя на этих детей, не понимал, какими же людьми они вырастут, если уже сейчас « любуются смертью ».

Рассказчик удивляется, как он, будучи добрым, впечатлительным мальчишкой, « не заболел, не сошел с ума » при виде людей, умирающих от голода. Но тому есть объяснение – он уже успел « как-то попривыкнуть, обмозолиться » к человеческим страданиям. Будучи сыном ответственного служащего, он не знал, что такое голод, но его окружали люди, готовые ради куска хлеба на немыслимые унижения.

Худых истощенных людей в поселке звали « шкилетниками, больных водянкой - слонами ». Однажды Володя стал « свидетелем нечаянного разговора Дыбакова с одним шкилетником ». Наткнувшись на лежащего в пыли умирающего, Дыбаков « хотел было уже обогнуть случайные мощи », но тот перед смертью решил поговорить с начальником. Он никак не мог понять, за что его обрекли на погибель – « Неужель всерьез за то, что две лошади имел?» , на что получил холодный утвердительный ответ.

Увиденные картины лишали Володю аппетита, и он, в отличие от младшего брата, стал плохо есть – « под горло подкатывала тошнота », чем очень злил мать. Его душа не ведала покоя – мальчику было жаль людей, вынужденных есть кору с деревьев, но он понимал, что это куркули, враги народа, и не достойны жалости.

По утрам в привокзальный березняк ездил конюх Абрам « собирать падалицу » – мертвых куркулей. Живых он не трогал, а трупы складывал « в телегу, как дровяные чурки ». Затем начиналась обыденная поселковая жизнь.

Володе очень тяжело осознавать, что он один из немногих, кто не голодает. Мальчик принял решение делиться едой с « самым, самым голодным, даже если он враг ». Для этого достаточно пойти в березовый скверик и протянуть руку с хлебом – там уж точно не ошибешься. Но он понимал, что нужно действовать украдкой, тайком ото всех.

Володе удалось незаметно от матери спрятать еду, которую он не доел во время обеда. Налетев « на одного из шатающихся по поселку слонов », Володя протянул ему остатки обеда и пообещал на следующий день принести еще. Мальчик был счастлив от того, что помог человеку прожить еще один день.

На следующий день Володя заметил, что возле « калитки торчал знакомый слон ». Дождавшись ухода матери, он раздобыл несчастному немного хлеба и картофеля. От «слона» мальчик узнал, что у Отрыжки нет детей.

Свидетелем разговора Володи и куркуля стал отец мальчика. Володя очень любил и гордился своим отцом – героем революции. Он отчаянно боялся, что отец, узнавший о его помощи врагам народа, обвинит его в предательстве. Но отец лишь сказал, что у страны недостаточно на всех хлеба и « чайной ложкой море не вычерпаешь ».

Вскоре Володя попал « в полную осаду » – возле его дома, узнав о доброте мальчика, стали появляться «шкилетники» и «слоны», умолявшие о куске хлеба. Когда они обступили Володю плотным кольцом и стали требовать еду, с ним приключилась истерика. Так произошло его « полное излечение от мальчишеской жалости ».

Однажды Володя заметил плешивую, худую собаку с пустым взором, и понял, что нашел « самое несчастное существо в поселке ». Мальчик начал подкармливать пса хлебом, но тот никогда не брал еду из рук – доверие к человеку навсегда было утрачено в нем. Однако Володя не ждал проявления благодарности от пса, ему было достаточно, что он поддерживает чью-то жизнь и тем самым зарабатывает собственное « право есть и жить »…

Заключение

В книге Владимира Тендрякова освещены нравственные вопросы: совесть, человечность, милосердие, моральная ответственность каждого человека перед обществом и самим собой.

После прочтения краткого пересказа «Хлеб для собаки» рекомендуем ознакомиться с произведением писателя в полной версии.

Тест по рассказу

Проверьте запоминание краткого содержания тестом:

Рейтинг пересказа

Средняя оценка: 4.9 . Всего получено оценок: 397.

Лето 1933 года.

У прокопченного, крашенного казенной охрой вокзального здания, за вылущенным заборчиком - сквозной березовый скверик. В нем прямо на утоптанных дорожках, на корнях, на уцелевшей пыльной травке валялись те, кого уже не считали людьми.

Правда, у каждого в недрах грязного, вшивого тряпья должен храниться если не утерян - замусоленный документ, удостоверяющий, что предъявитель сего носит такую-то фамилию, имя, отчество, родился там-то, на основании такого-то решения сослан с лишением гражданских прав и конфискацией имущества. Но уже никого не заботило, что он, имярек, лишенец, адмовысланный, не доехал до места, никого не интересовало, что он, имярек, лишенец, нигде не живет, не работает, ничего не ест. Он выпал из числа людей.

Большей частью это раскулаченные мужики из-под Тулы, Воронежа, Курска, Орла, со всей Украины. Вместе с ними в наши северные места прибыло и южное словечко «куркуль».

Куркули даже внешне не походили на людей.

Одни из них - скелеты, обтянутые темной, морщинистой, казалось, шуршащей кожей, скелеты с огромными, кротко горящими глазами.

Другие, наоборот, туго раздуты - вот-вот лопнет посиневшая от натяжения кожа, телеса колышутся, ноги похожи на подушки, пристроченные грязные пальцы прячутся за наплывами белой мякоти.

И вели они себя сейчас тоже не как люди.

Кто-то задумчиво грыз кору на березовом стволе и взирал в пространство тлеющими, нечеловечьи широкими глазами.

Кто-то, лежа в пыли, источая от своего полуистлевшего тряпья кислый смрад, брезгливо вытирал пальцы с такой энергией и упрямством, что, казалось, готов был счистить с них и кожу.

Кто-то расплылся на земле студнем, не шевелился, а только клекотал и булькал нутром, словно кипящий титан.

А кто-то уныло запихивал в рот пристанционный мусорок с земли…

Больше всего походили на людей те, кто уже успел помереть. Эти покойно лежали - спали.

Но перед смертью кто-нибудь из кротких, кто тишайше грыз кору, вкушал мусор, вдруг бунтовал - вставал во весь рост, обхватывал лучинными, ломкими руками гладкий, сильный ствол березы, прижимался к нему угловатой щекой, открывал рот, просторно черный, ослепительно зубастый, собирался, наверное, крикнуть испепеляющее проклятие, но вылетал хрип, пузырилась пена. Обдирая кожу на костистой щеке, «бунтарь» сползал вниз по стволу и… затихал насовсем.

Такие и после смерти не походили на людей - по-обезьяньи сжимали деревья.

Взрослые обходили скверик. Только по перрону вдоль низенькой оградки бродил по долгу службы начальник станции в новенькой форменной фуражке с кричаще красным верхом. У него было оплывшее, свинцовое лицо, он глядел себе под ноги и молчал.

Время от времени появлялся милиционер Ваня Душной, степенный парень с застывшей миной - «смотри ты у меня!».

Никто не выполз? - спрашивал он у начальника станции.

А тот не отвечал, проходил мимо, не подымал головы.

Ваня Душной следил, чтоб куркули не расползались из скверика - ни на перрон, ни на пути.

Мы, мальчишки, в сам скверик тоже не заходили, а наблюдали из-за заборчика. Никакие ужасы не могли задушить нашего зверушечьего любопытства. Окаменев от страха, брезгливости, изнемогая от упрятанной панической жалости, мы наблюдали за короедами, за вспышками «бунтарей», кончающимися хрипом, пеной, сползанием по стволу вниз.

Начальник станции - «красная шапочка» - однажды повернулся в нашу сторону воспаленно-темным лицом, долго глядел, наконец изрек то ли нам, то ли самому себе, то ли вообще равнодушному небу:

Что же вырастет из таких детей? Любуются смертью. Что за мир станет жить после нас? Что за мир?..

Долго выдержать сквера мы не могли, отрывались от него, глубоко дыша, словно проветривая все закоулки своей отравленной души, бежали в поселок.

Туда, где шла нормальная жизнь, где часто можно было услышать песню:

Не спи, вставай, кудрявая!

В цехах звеня,

страна встает со славою

на встречу дня…

Уже взрослым я долгое время удивлялся и гадал: почему я, в общем-то впечатлительный, уязвимый мальчишка, не заболел, не сошел с ума сразу же после того, как впервые увидел куркуля, с пеной и хрипом умирающего у меня на глазах.

Наверное, потому, что ужасы сквера появились не сразу и у меня была возможность как-то попривыкнуть, обмозолиться.

Первое потрясение, куда более сильное, чем от куркульской смерти, я испытал от тихого уличного случая.

Женщина в опрятном и поношенном пальто с бархатным воротничком и столь же опрятным и поношенным лицом на моих глазах поскользнулась и разбила стеклянную банку с молоком, которое купила у перрона на станции. Молоко вылилось в обледеневший нечистый след лошадиного копыта. Женщина опустилась перед ним, как перед могилой дочери, придушенно всхлипнула и вдруг вынула из кармана простую обгрызенную деревянную ложку. Она плакала и черпала ложкой молоко из копытной ямки па дороге, плакала и ела, плакала и ела, аккуратно, без жадности, воспитанно.

А я стоял в стороне и - нет, не ревел вместе с ней - боялся, надо мной засмеются прохожие.

Мать давала мне в школу завтрак: два ломтя черного хлеба, густо намазанных клюквенным повидлом. И вот настал день, когда на шумной перемене я вынул свой хлеб и всей кожей ощутил установившуюся вокруг меня тишину. Я растерялся, не посмел тогда предложить ребятам. Однако на следующий день я взял уже не два ломтя, а четыре…

На большой перемене я достал их и, боясь неприятной тишины, которую так трудно нарушить, слишком поспешно и неловко выкрикнул:

Кто хочет?!

Мне шматочек, - отозвался Пашка Быков, парень с нашей улицы.

И мне!.. И мне!.. Мне тоже!..

Со всех сторон тянулись руки, блестели глаза.

Всем не хватит! - Пашка старался оттолкнуть напиравших, но никто не отступал.

Мне! Мне! Корочку!..

Я отламывал всем по кусочку.

Наверное, от нетерпения, без злого умысла, кто-то подтолкнул мою руку, хлеб упал, задние, желая увидеть, что же случилось с хлебом, наперли на передних, и несколько ног прошлось по кускам, раздавило их.

Пахорукий! - выругал меня Пашка.

И отошел. За ним все поползли в разные стороны.

На окрашенном повидлом полу лежал растерзанный хлеб. Было такое ощущение, что мы все вгорячах нечаянно убили какое-то животное.

Учительница Ольга Станиславна вошла в класс. По тому, как она отвела глаза, как спросила не сразу, а с еле приметной запинкой, я понял - она голодна тоже.

Это кто ж такой сытый?

И все те, кого я хотел угостить хлебом, охотно, торжественно, пожалуй, со злорадством объявили:

Володька Тенков сытый! Он это!..

Я жил в пролетарской стране и хорошо знал, как стыдно быть у нас сытым. Но, к сожалению, я действительно был сыт, мой отец, ответственный служащий, получал ответственный паек. Мать даже пекла белые пироги с капустой и рубленым яйцом!

Ольга Станиславна начала урок.

В прошлый раз мы проходили правописание… - И замолчала. - В прошлый раз мы… - Она старалась не глядеть на раздавленный хлеб. - Володя Тенков, встань, подбери за собой!

Я покорно встал, не пререкаясь, подобрал хлеб, стер вырванным из тетради листком клюквенное повидло с пола. Весь класс молчал, весь класс дышал над моей головой.

После этого я наотрез отказался брать в школу завтраки.

Вскоре я увидел истощенных людей с громадными кротко-печальными глазами восточных красавиц…

И больных водянкой с раздутыми, гладкими, безликими физиономиями, с голубыми слоновьими ногами…