«Повесть о Тверском Отроче монастыре», несомненно сложенная в XVII в., рассказывает о довольно обычной житейской драме: невеста одного выходит замуж за другого. Конфликт обостряется, оттого что оба героя повести - и бывший жених, и будущий супруг - связаны между собой дружбой и феодальными отношениями: первый - слуга, «отрок» второго.

Замечательную особенность повести составляет то, что она не строится на обычном для средневековых сюжетов конфликте добра со злом. В «Повести о Тверском Отроче монастыре» нет ни злых персонажей, ни злого начала вообще. В ней отсутствует даже социальный конфликт: действие происходит как бы в идеальной стране, где существуют добрые отношения между князем и его подчиненными. Крестьяне, бояре и их жены строго выполняют указания князя, радуются его женитьбе, с радостью встречают его молодую жену - простую крестьянку. Они выходят к ней навстречу с детьми и приношениями, изумляются ее красоте. Все люди в этой повести молоды и красивы. Несколько раз настойчиво говорится о красоте героини повести - Ксении. Она благочестива и кротка, смиренна и весела, имеет «разум велик зело и хождаше во всех заповедях господних». Отрок Григорий, жених Ксении, так же молод и красив (несколько раз в повести упоминается о его дорогих одеждах). Он всегда «предстоял перед князем», был им «любим зело» и верен ему во всем. Не меньших похвал удостаивается и молодой великий князь Ярослав Ярославич. Все они ведут себя так, как полагается, отличаются благочестием и разумом. Идеально ведут себя и родители Ксении. Никто из действующих лиц не совершил ни одной ошибки. Мало того, все действуют по предначертанному. Отрок и князь видят видения, выполняют волю, явленную им в этих видениях и знамениях. Мало того, сама Ксения предвидит то, что с ней должно случиться. Она осиянна не только светлою красотой, но и светлым предвидением будущего. И тем не менее конфликт налицо - конфликт острый, трагичный, заставляющий страдать всех действующих лиц повести, а одного из них, отрока Григория, уйти в леса и основать там монастырь. Это происходит потому, что впервые в русской литературе конфликт перенесен из сферы мировой борьбы зла с добром в самую суть человеческой природы.

Двое любят одну и ту же героиню, и ни один из них не виновен в своем чувстве. Виновата ли Ксения в том, что предпочла одного другому? Конечно, она ни в чем не виновата, но в оправдание ее автору приходится прибегать к типично средневековому приему: Ксения следует божественной воле. Она послушно выполняет то, что ей предначертано и чего она не может не сделать. Этим самым автор как бы освобождает ее от тяжести ответственности за принимаемые ею решения; в сущности, она ничего не решает и не изменяет Григорию; она только следует явленному ей сверху. Разумеется, это вмешательство сверху ослабляет земной, чисто человеческий характер конфликта, но об этом вмешательстве рассказывается в повести в высшей степени тактично. Вмешательство судьбы не имеет церковного характера. Нигде не говорится о видениях Ксении, о ее вещих снах, слышанном ею голосе или о чем-либо подобном. У Ксении дар прозорливости, но эта прозорливость имеет не церковный, а вполне фольклорный характер. Она знает то, что должно совершиться, а почему знает - об этом читателю не сообщается. Она знает так, как знает будущее мудрый человек. Ксения - «мудрая дева», персонаж, хорошо известный в русском фольклоре и отразившийся в древнерусской литературе: вспомним деву Февронию в «Повести о Петре и Февронии Муромских» XVI в. Но, в противоположность сказочному развитию сюжета, в «Повести о Тверском Отроче монастыре» все перенесено в более «человеческий план». Повесть еще далека от погружения в быт, но она уже развивается в сфере обычных человеческих отношений.

Действие «Повести о Тверском Отроче монастыре» открывается сообщением о том, что у тверского великого князя Ярослава Ярославича был отрок Григорий, которого князь любил больше других своих слуг. Этим самым подчеркивается, что взаимоотношения князя и его любимого слуги - главное в дальнейшем развертывании сюжета. Князь любит своего слугу, слуга во всем верен и послушен князю, и князь посылает его по селам для сбора крестьянских повинностей. Именно потому попал он в село Евдимоново и здесь, остановившись у церковного пономаря Афанасия, увидел дочь его Ксению. Она поразила его своей красотой, и он решил жениться на ней. Григорий опечален, так как знает, что, женившись на простой девушке, он должен навлечь на себя гнев своего князя. Этим самым уже в самом начале повести подготавливается впечатление от неравенства будущего брака князя с дочерью пономаря: даже слуга князя не мог бы на ней жениться. Не сразу решился Григорий осуществить свое намерение. Он никому не говорил о нем, постоянно размышляя, как бы его исполнить. Наконец, оставшись наедине с ее отцом, Григорий стал просить выдать за него дочь. Пономарь Афанасий смутился просьбой Григория. И снова подчеркивается неравенство брака со слугой князя. Афанасий думает: отрок предстоит пред таким великим князем и предлагает мне такое. И вот Ксения говорит отцу: «Отче мой! сотвори ему вся сия. Елико он тебе обещася, положи на волю его, богу бо тако изволившу и сие да будет». Ее слова не вызывают еще удивления своей необычностью и мудростью. Только постепенно становится ясно в повести, что Ксения обладает даром прозорливости. Спустя некоторое время, когда Ксения обручилась с Григорием, Григорий возвратился с радостью в Тверь, чтобы просить у великого князя разрешения на женитьбу. Ксения говорит своим родителям: «Господне мои! Не дивитеся о сем, что вам обещался сей отрок: он бо тако совеща, но бог свое строит: не сей бо мне будит супруг, но той, его же бог мне подаст». Здесь прозорливость Ксении выражена уже более ясно.

Сцена, в которой отрок испрашивает разрешения великого князя на женитьбу, подготавливает дальнейшее. С одной стороны, она мотивирует, почему великий князь заинтересовался Ксенией: пылкий отрок описывает ему красоту и разум девицы. С другой стороны, князь возмущен, что отрок женится на девице, родители которой не имеют ни богатства, ни знатности; тем самым его собственное позднейшее решение самому жениться на Ксении делается особенно удивительным и необычным.

Князь отказывает отроку, отрок много дней упрашивает князя. Князь расспрашивает отрока наедине о причинах его намерения, и тот рассказывает ему о невесте и о своем обещании. Наконец разрешение дано, и князь приказывает снарядить корабль, снабдить его всем и приготовить людей для встречи невесты.

Не так развивается действие в «Повести о Петре и Февронии». Любви до замужества там нет. Есть только условие, на котором Феврония соглашается лечить князя - требование женитьбы. Слуга князя, выполняющий его поручение, рассказывает князю о мудрости Февронии, но сам он ее не любит. Во всяком случае, «Повесть о Петре и Февронии» молчит о его чувствах. Любовь до замужества по понятиям XVI в. неприлична.

В противоположность Февронии, Ксения в «Повести о Тверском Отроче монастыре» окружена атмосферой любви, и только любви. У нее нет других средств покорить отрока, а потом князя, кроме красоты.

В «Повести о Тверском Отроче монастыре» присутствует идея судьбы. Сама Ксения в своем провидении будущего только подчиняется своей судьбе, ждет своего суженого.

Так же и князь предчувствует свою судьбу еще до встречи с Ксенией. Эта встреча предугадывается им во сне, который он видит после того, как отпустил отрока. Он видит, будто он охотится и пускает соколов на птиц. Любимый сокол князя поймал и принес «в недра» князя голубицу, сияющую красотой «паче злата». Князь недоумевает и не может разгадать значение сна, но читатель уже догадывается, что соколы князя - его отроки, любимый сокол - Григорий, а голубица - Ксения.

Григорий приплыл в судне по реке и, пристав к берегу, стал ждать от князя коней, чтобы ехать к невесте. Но Ксения, зная будущее наперед, прислала ему сказать, чтобы он не торопился. Отрок не понимает ее слов, вернее, понимает их по-своему, но не догадывается об их истинном смысле. Поэтому, помедлив, он идет все же к Ксении, и снова Ксения его останавливает: «Не вели спешить ни с чем, да еще у меня будет гость незваной, а лутче всех и званых гостей». И снова отрок не понимает сокровенного смысла ее речей - вернее, не понимает их до конца. Для него ясно лишь их поверхностное значение. Когда же великий князь приезжает к Ксении, та говорит «ту седящим»: «Возстаните вси и изыдите во стретение своего великаго князя, а моего жениха». И окружающие только дивятся ее словам, начиная смутно догадываться об их значении. Все яснее и яснее становятся ее слова окружающим. Наконец, когда великий князь входит в «храмину», где сидит отрок Григорий и Ксения, Ксения уже прямо приказывает отроку: «Изыди от мене и даждь место князю своему, он бо тебе болши и жених мой, а ты был сват мой». Полная разгадка слов Ксении наступает только тогда, когда князь, мгновенно пораженный красотой Ксении, возгорелся сердцем, смутился умом и сам говорит отроку то, о чем предупреждала его Ксения: «Изыди ты отсюду и изыщи ты себе иную невесту, иде же хощеши, а сия невеста бысть мне угодна, а не тебе».

Как не похожи приведенные таинственные речи Ксении на фольклорные загадки Февронии, хотя генетически они между собой и связаны. Речи Ксении долгое время неясны только потому, что окружающие не могут предвидеть необыкновенного хода событий. Заключенная в них загадочность носит почти «психологический» характер. Ксения не стремится озадачить присутствующих: она просто живет в мире, который ей яснее, чем окружающим, и действует сообразно своему представлению о том, что происходит в этом мире. Читатель же, вместе с рядовыми людьми, окружающими Ксению, не может сразу до конца понять ее слов, как не может и полностью предвидеть ход событий. Поэтому загадочные речи Ксении только возбуждают интерес читателя. Они говорят о повествовательном искусстве автора, о динамичности повествования. Нарастающая загадочность речей Ксении усиливает эту динамичность. Но замечательно, что Ксения не стремится говорить загадками. Загадочность ее слов - в необычайности того, что должно совершиться.

Напротив, загадки Февронии лишены повествовательного динамизма. Это статические кадры, своего рода житийные клейма, которые запечатлевают Февронию в тех или иных положениях, в тех или иных зрительно ясных положениях. Этих загадок в повествовании могло бы быть больше, могло бы быть меньше: это безразлично для сюжета. Когда посланный от князя Петра приходит к Февронии, он застает ее ткущей за кроснами, а перед нею скачет заяц. Это великолепно запечатленное мгновение. Действие здесь как бы остановилось в отчетливо обрисованной картине. Каждый ответ Февронии на вопросы слуги - тоже своего рода статический момент, аллегорическая картинка. Эти картинки не связаны между собой какой-либо единой динамической линией нарастания или затухания интереса. Феврония говорит загадками. Ее речи содержат действительные фольклорные загадки. Разгадка ответов Февронии слуге князя каждый раз «особая», и в этом их отличие от речей Ксении, которые все имеют только один, развивающийся смысл. Этот один смысл - судьба Ксении, она должна выйти замуж не за Григория, а за другого; Григорий лишь сват ее настоящего жениха.

В народной поэзии жених - «суженый», тот, кого судила девушке судьба. Судьба девушки - ее жених. Предвидение жениха - предвидение своей судьбы, своего будущего. Поэтому девушки гадают о своем женихе: это главное.

«Вещая» девушка Ксения знает свою судьбу, знает своего суженого, что в конечном счете, как мы видим, одно и то же. Но судьба ее так неожиданна, жених так необыкновенен, что это и есть загадка всего сюжета и в ней заключен его главный интерес. Развитие сюжета состоит в том, чтобы показать читателю, как эта неожиданность стала реальностью. Сны, вещие слова, вещее поведение сокола князя - это все элементы сюжета, как бы предвещающие то, что должно случиться. Их постепенное развертывание должно заставить читателя поверить в рассказ, художественно оправдать необыкновенные события повести. Удивительно искусство, с которым перебрасываются в повести мосты между реальным и ирреальным, символом и действительностью.

Я уже сказал, что князю приснился сон, в котором его любимый сокол добывал для него сияющую красотой голубицу. Голубица - издавна символ молодой женщины, невесты. Символ этот, как известно, встречается еще в письме Владимира Мономаха к Олегу Святославичу. Сокол - символ воина князя, его верного слуги. Поимка соколом птицы - символ женитьбы молодца. Поймав добычу, сокол возвращается к своему хозяину, женитьба связывает молодца. Вспомним в «Слове о полку Игореве»: половецкие ханы Гза и Кончак собираются опутать соколенка - сына Игоря - женитьбой. Вещий сон сообщает, что отрок Григорий «поймает» для него невесту Ксению. Дикий сокол мог бы убить голубицу для себя, но ручной, любимый охотничий сокол князя добывает птицу для князя. Казалось бы, все ясно: сон в точности соответствует тому, что должно случиться. Но князь все же не понимает значения сна: проснувшись, он «много размышляше в себе, да что сие будет». Под влиянием сна он отправляется на охоту, как бы собираясь на действительной охоте досмотреть свой сон, найти ответ. Предоставляя читателю самому найти разгадку сна, автор только напоминает: «Бе же великий князь безбрачен и млад, яко двадесяти лет еще ему не достигшу возраста своего». И о том и о другом необходимо напомнить читателю, чтобы он мог догадаться о том, что должно случиться.

Но искусство развития сюжета в повести этим не ограничивается. Между символикой сна и ее осуществлением в действительности повествователь вводит еще одно промежуточное звено. Дело в том, что охота с ловчими птицами издавна имела гадательный смысл. Удача на охоте сулила будущие успехи. Символ из вещего сна князя - любимый сокол - становится реальностью. Пока это еще не слуга князя. Григорий - это только сокол, но он уже реален и действует в реальной охоте, которую князь ведет недалеко от тех мест, где живет Ксения.

Князь охотится. Он не знает того села, где живет Ксения и куда отправляется его отрок. Он хочет поехать туда, чтобы увидеть женившегося отрока. Он заночевал на охоте и снова увидел тот же сон (вещие сны часто повторяются). Еще сильнее задумался над его смыслом князь. В этой задумчивости он снова поехал на охоту и был уже близ того села, где жила Ксения. И вот тут реальный любимый сокол князя ведет его к осуществлению своей судьбы.

Это случилось так. Князь увидел на Волге стадо лебедей и спустил на них всех своих птиц - соколов и ястребов. И поймал князь множество лебедей, что само по себе должно было служить счастливым предзнаменованием. Но любимый сокол, «заигравшись» (оцените это «заигравшись», имея в виду, что любимый сокол князя - символ его любимого отрока, полюбившего Ксению), «ударился на село то», то есть мгновенно пал на село, где жила Ксения, как падает сокол на свою добычу. И князь «борзо», «забыв все», погнался за ним и въехал в село. Сокол же сел на церковь того села - Дмитрия Солунского.

Как это часто бывает в древнерусских повествовательных произведениях, развязка наступает на глазах у многочисленных зрителей, как бы свидетелей случившегося.

Перед церковью Дмитрия Солунского, на которую сел сокол князя, собралось великое множество народа смотреть, как пойдут на венчание. Князь подъехал к церкви и приказал своим людям поманить сокола, сидевшего на церкви. Сокол же и не думал слетать к ним, «но крылома своима поправливаяся и чистяшеся». Художественная деталь эта великолепна. Сокол как бы подает князю знак приготовиться на венчание, одеть праздничные, жениховские одежды. Он чистит перья и показывает также, что вполне уверен в себе, и не обращает внимания на зов окружающих. Но князь, как был в дорожном платье, идет на двор к Ксении. Никто не узнает его, - узнает его только сама мудрая Ксения. И только она одна, его суженая, встречает его как князя и жениха. Она приказывает сидящим с нею: «Возстаните вси и изыдите во стретение своего великого князя, а моего жениха». И дивились все.

До этой встречи автор все время переходит от повествования об отроке к повествованию о князе. Соединение обеих линий повествования в единый узел происходит в тот момент, когда оба действующих лица встречаются в доме Ксении и как бы меняются местами: князь заступает место Григория как жених Ксении, С этого момента повествование снова разъединяется, а рассказ о судьбе Ксении, связанный первоначально с рассказом о Григории, вплетается в рассказ о князе. Скрестившись, обе линии повествования снова начинают расходиться, и чем дальше, тем больше - повествовательно и даже территориально, причем судьба Ксении переходит из одной линии в другую.

Изгнанный Григорий уходит со двора Ксении. Великий князь берет за руку Ксению и ведет ее в церковь, где, как уже сказано, ждало свадьбы Григория великое множество народа. Произошло обручение, а затем, в тот же день, и венчание. У великого князя была «велия радость» до вечера - пир. «Селяне» веселились вместе со своим князем. Этим снова подчеркивается отсутствие внешнего зла в мире, отсутствие внешних противоречий и борьбы. Происшедшее не имеет виновных.

И вот, как бы подчеркивая то, что все случившееся было предначертано судьбой, а судьба, несмотря ни на что, - благая, произошло новое символическое событие. Любимый сокол князя, которого сперва князь дважды видел в вещем сне и который потом наяву привел князя к селению Ксении и остался сидеть на верхушке церкви, - увидев князя, идущего из церкви «с супругою своею», начал «трепетатися яко бы веселяся и взирая на князя». Князь не видел сокола и спросил сокольников своих: «Слетел ли к вам сокол или нет?» Те ответили: «Не летит с церкви». И князь посмотрел на церковь, увидел сокола и кликнул его «своим голосом». И вот сокол тотчас же прилетел к великому князю, сел на его правую руку, как подобает послушной охотничьей птице, «позирая на обоих, на князя и на княгиню», то есть признавая обоих своих хозяев, признавая, следовательно, и их брак.

Действие повести происходит не только в обстановке отсутствия активного злого начала, но и в обстановке лучезарной красоты всего сущего. Ксения сияла такой красотой, что от ее лица исходили как бы лучи. Молоды и прекрасны были князь и его отрок. Но в мире беззлобия и красоты все же есть печаль: она привела отрока в пустынные места, где им был основан монастырь - Тверской Отроч.

Одержимый «великою кручиною», отрок не ел и не пил. Князь продолжал его любить и жаловать и пытался его утешить, рассказал ему сны свои и уверял, что все случившееся «збыться божиим повелением». Но отрок ночью уходит от князя. Дальнейший рассказ всячески подчеркивает благостность князя и обеляет его. Князь ищет отрока, он боится, что отрок наложит на себя руки, он обвиняет себя.

Спокойна лишь одна вещая княгиня Ксения. Она не велит кручиниться князю и уверяет его в том, что все случилось божиим повелением: «Аще бы не божиим повелением, како бы было мощно тебе, великому князю, к нашей нищете приехати и пояти мя за себя».

Основание монастыря и помощь князя в его строительстве окончательно утверждают основную мысль повести, что все случающееся случается для благоустройства мира. «Монастырь же той стоит и до ныне божиею благодатию и молитвами пресвятыя Богородицы и великого святителя Петра митрополита московского и всея России чудотворца».

«Повесть о Тверском Отроче монастыре» имеет черты эпического сюжета. С переводным рыцарским романом ее сближает любовная тема; как и в «Бове», мы встречаем здесь классический любовный треугольник и не поддающиеся читательскому предвидению перипетии внутри этого треугольника. Как это бывает в эпическом сюжете, эпизоды повести не всегда находятся в причинно-следственной связи - в ряде случаев они объединены только идеей судьбы (князь «не на то бо приехал, но богу тако изволившу»).

Но в «Повести об Отроче монастыре» любовная тема имеет иное значение, чем в рыцарских романах. В «Бове» классическая любовная тема решается рационалистически. Милитриса и Додон любят друг друга, они губят Видона. Бова и Дружневна любят друг друга, поэтому им приходится бороться с притязаниями Маркобруна, который в конце терпит поражение. Эти два треугольника стоят в оппозиции. Милитриса и Додон преступны, потому что они разрушают супружество. Бова и Маркобрун - искатели руки незамужней королевны, причем искатели неравноправные, так как Дружневна предпочитает Бову. Маркобруново искательство - даже при том, что он пытается убить Бову, - все же не преступно, отчего он и не наказывается смертью.

В «Повести о Тверском Отроче монастыре» любовная тема тоже модернизирована, но совсем по-иному. Сюжетная линия, гораздо более четкая, чем в обычном эпическом сюжете, подчинена определенному результату: несчастная любовь Григория приводит его к уходу в обитель и основанию новой обители - Отроча монастыря. В повести нет активного соперничества героев; Ксения, собственно, пассивная героиня. Эта красавица сама не любит никого, ее любовь - и суженая, и этикетная (ср. слова Ксении, обращенные к отроку Григорию после появления князя: «Изыди от мене и даждь место князю своему, он бо тебе болши и жених мой...»). Князь - тоже этикетный соперник, побеждающий благодаря своему положению. «Изыди ты отсюду и изыщи ты себе иную невесту, идеже хощеши, а сия невеста бысть мне угодна, а не тебе». «Любимый сокол», как и подобает образцовому слуге, не смеет перечить своему господину и уходит в монастырь. Перед нами, таким образом, черты целеустремленного телеологического сюжета.

Но обнаруживаются в повести и совсем иные черты - амбивалентные. В олимпийски спокойном тоне повествования звучат драматические ноты. Князь недаром боится, что Григорий наложит на себя руки. Правда, равновесие восстанавливается тем, что Григорий взамен утраченной земной любви получает любовь небесную. Однако это предпочтение вынужденное - ив изображении этой вынужденности, может быть, с наибольшей силой отразились новые веяния в оригинальной беллетристике XVII в. Судьба неизбывна, но она сулила князю любовь счастливую, а Григорию - несчастную. Отроку нечего больше ждать в этом мире; монастырь он должен построить лишь для того, чтобы угодить господу и стать «блаженным». Явившаяся ему Богородица говорит: «Ты же, егда вся совершиши и монастырь сей исправиши, не многое время будеши ту жити и изыдеши от жития сего к богу». Таким образом, на лестнице христианских моральных ценностей плотская, земная любовь оказывается на одну ступеньку выше - вывод, по-видимому, не предусмотренный автором.

Произведения древнерусской литературы как бы предугадывают литературные достижения XIX и XX вв. И это особенно относится к произведениям второй половины XVII в. Мы замечаем в них то темы Гоголя и Достоевского с их психологическими открытиями, то сюжеты Лескова и Толстого, то эмоциональную напряженность романтической прозы.

«Повесть о Тверском Отроче монастыре» поражает нас прежде всего умелым ведением повествования и особой спокойной и тщательно разработанной «драматургией» своего сюжета.

«ПОВЕСТЬ О ТВЕРСКОМ ОТРОЧЕ МОНАСТЫРЕ»

К исторической беллетристике относится и «Повесть о Тверском Отроче монастыре» - одна из самых замечательных повестей XVII века. Это - легендарный рассказ об основании Отроча монастыря при первом великом князе Твери Ярославе Ярославиче (умер в 1271 г.), внуке Всеволода Большое Гнездо. Автор этой повести, в отличие от авторов повестей московского цикла, не сторонник вольного обращения с фактами. Если он и ошибается, то не вследствие творческой установки на вымысел, а по неведению. Дело в том, что он переносит топографические и архитектурные реалии своего времени в XIII век. Отсюда анахронизмы, которыми изобилует повесть. У автора было мало документальных данных. Достоверным можно считать лишь факт женитьбы князя Ярослава Ярославича на женщине по имени Ксения. Из летописи известно, что это была вторая жена князя и что он женился в 1266 году в Новгороде, во время пребывания на тамошнем княжеском столе. В остальном повесть исторически не поддается проверке. Все обстоятельства, сопутствовавшие женитьбе, включая «подлое» происхождение невесты, - это вымысел, литературная обработка старинного тверского предания.

Повесть рассказывает о любовной драме. Три ее героя образуют классический треугольник. Дочь деревенского пономаря Ксения, на которой хотел жениться любимый княжеский «отрок» (придворный) Григорий, отвергает его в день свадьбы и внезапно выходит за князя. Отвергнутый Григорий скрывается с глаз людских, становится отшельником, а потом строит Отрочь монастырь, постригается в нем и умирает. Эта драма не преподносится как типичный конфликт злого и доброго начала, вообще в повести нет «злых» персонажей. Действие происходит в идеальном княжестве, где подданные живут в добром согласии со своим господином. Молоды и прекрасны ее главные герои. Даже после трагической развязки счастливые супруги и отвергнутый «отрок» не перестают любить друг друга. Для повести характерна атмосфера величавой красоты и торжественности. Но возникает вопрос: отчего в этом царстве любви, благолепия и кротости удел одних - счастье, а других - страдание. Впервые в древнерусской литературе автор ищет ответ на этот вопрос в сфере чувств: никто не виноват в том, что два прекрасных юноши любят одну прекрасную девушку. Не виновата и Ксения, которой пришлось предпочтение отдать одному из них. Любовь - вот источник и счастья, и страдания. Автор для решения этого вопроса вводит в повесть идею судьбы. Ксения, подобно «мудрым девам» фольклора, наперед знает, что ей «сужен» не отрок, а князь. Поэтому она не совершает никаких поступков, она ждет своего часа. Князь ни о чем не подозревает до встречи с Ксенией. Он - игрушка провидения, его судьба тоже предрешена.

Позволив Григорию жениться на дочери пономаря и пообещав быть на свадьбе, князь видит вещий сон: он выехал на соколиную охоту и пустил «любимого своего сокола на птичье стадо; тот же сокол, все стадо разогнав, поймал голубицу, красотою зело сияющу паче злата, и принес ему в недра». Весь этот сон построен на русской свадебной символике. Читатель уверен, что голубица - Ксения, а сокол - Григорий. Немногословность, почти «немота» Ксении - отголосок обряда: на «свадебнике» невесте полагалось молчать. Любимый сокол принес голубку «в недра» (за пазуху) господину. Это первый намек на непредвиденную развязку. Дальше вещий сон повторяется, а затем как бы реализуется в сценах подлинной охоты, которой князь развлекается по пути на свадьбу любимого слуги. Когда Ксения увидела князя, она сказала Григорию, что он сват ее, а жених - князь. Увидев прекрасную Ксению, князь «возгореся сердцем и смятеся мыслию» и повел ее к венцу.

Следует отметить, что идея «суженности» не ослабляет идею любви, что если чувства предопределенны, то они не тускнеют, не обесцениваются.

Утратив любовь земную, отрок Григорий взамен обрел любовь небесную. Его отвергла «премудрая дева» Ксения, но приняла Богоматерь, которая, явившись ему во сне, повелела воздвигнуть монастырь и пообещала сократить его печальные земные дни. Потеряв Ксению, Григорий стал пустынником, потом монахом, отрекшимся от земных радостей.

Тема, заявленная в названии этой главы, может быть рассмотрена с двух точек зрения. С одной стороны, всю жанрово-тематическую группу повестей об основании монастырей можно отнести к роду местных легенд (учитывая при этом письменный характер такого рода повестей); в этом случае есть основание рассмотреть некоторые мотивы «Повести…» с точки зрения использования их в легендах, имеющих местный характер. С другой стороны, необходимо поставить вопрос о возможности существования устной легенды и ее отношении к «Повести…».

Обратимся сначала к первой стороне проблемы. Сопоставление Повести со свадебным обрядом показало, что природа отдельных мотивов и персонажей не выявляется полностью при сравнении со свадебным фольклором.

В первую очередь это касается разработки в «Повести…» мотива соколиной охоты. Как уже говорилось, возникающий в Повести дублет - сокол-Григорий, приводящий князя в Едимоново, и реальный сокол, улетающий во время охоты и также приводящий князя в Едимоново, - можно объяснить тем, что в данном случае соединились два мотива, мотивы сокола свадебного и сокола строительного. Остановимся на этом подробнее.

В качестве примера приведу легенду, найденную А. А. Титовым и рассмотренную С. К. Шамбинаго в статье о местных легендах. Эта «легенда интересна тем, что построена на мотиве, которым часто пользуются рассказы об основании монастырей: в княжение Константина Всеволодовича Ростовского (XIII век) княжеский сокольник Богдашка среди дремучего бора нашел улетевшего у него любимого княжеского сокола, причем во время поисков был перевезен через реку неизвестным стариком. Когда князь пожелал видеть место, где был пойман сокол, то, пришедши туда, нашел образ св. Николая, в лице которого Богдашка узнал перевозившего его старца. Князь основал тут церковь во имя св. Николая и около нее образовалось село «Никола на перевозе» (8,5 км от Ростова)».

Другая легенда, в которой сохранился след мотива строительного сокола, зафиксирована устюжскими летописями.

«В лето 6770. Бысть вечье на бесермены по всем градом руским, и побиша татар везде, не терпяще насилия от них, зане же умножишась татарове во всех градех руских, а ясащики живуще, не выходя. Тогда ж Изосиму убиша, злаго преступника, в Ярославле. А на Устюзе городе тогда был ясащик Буга богатырь и взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак на постелю. И приде на Устюг грамота от великаго князя Александра Ярославича, что татар бити, и девка сказала Буге. И он, пришед на вечье, и доби челом устюжанам на их воле, и крестися, а 3 девицею венчася, и наречено бысть имя ему Иванн. Се ж бысть чюдо дивно. Сей Буга Иван сед на конь, поеде с соколом на утицы, и бысть во утрии день красен. И одержим бысть сном, взыде на гору, и слез с коня, и привяза за древо, а сокол посади на луку у седла, а сам ляже на землю и усну. И явися ему во сне Иванн Предоотеча, глаголя: «Ha сем месте постави церковь мою во имя мое». И востав от сна своего, и потом постави на том месте, еж есть на Соколье горе, церкви рожество Иванна Предтечи».

Совершенно очевидно, что, хотя в этой легенде есть сообщение о женитьбе, мотив сокола (охота сокола на утиц) не имеет к ней никакого отношения, и сама охота происходит уже после женитьбы.

Интересна для нас и история Петра, царевича ордынского, особенно в том виде, в каком она изложена в летописном своде 1652 г.

«В та же лета (6757) прииде из Орды в Ростов Петр царевич и крестися в Ростове. По крещении же своем некогда ловящу ему птицы на поли, и отправив правило свое, на поле ляже спати. И явишася ему во сне апостоли верховнии Петр и Павел, и даста ему два мешца, во едином злато, а в другом сребро, и повелеста ему сотворит монастырь. Он же убудився от сна и обрете метцы в пазусе своей и, советовав со епископом, купи; у воеводы земли, идеже строити монастырь. Егда же потянута вервь, он же кладе по тому месту, идеже вервь, по 9 сребреник, а десятой златник, и, собирающе их, наполнита пятеры возила, елико мощно вести, метцы же полни бяху. Той же монастырь в Ростове и до днесь нарицается Петровский. Потом же браку сочетався, и чада породи, и преставися лета 6771, в том монастыре и погребен бысть».

Этот рассказ имеет много общего с легендой о Буге-богатыре. Легенду о церкви святого Николая можно представить следующим образом: соколиная охота-потерявшийся и найденный сокол-строительство церкви. Две другие легенды выглядят несколько иначе: соколиная охота-сон, видение-строительство церкви (монастыря).

Мотив строительного сокола - это мотив преимущественно местных легенд, таким образом использование мотива строительного сокола в «Повести о Тверском Отроче монастыре» вполне традиционно. В разработке этого мотива Повесть ближе к первой из приведенных легенд, в которой фигурирует потерявшийся и вновь найденный сокол. Однако в «Повести о Тверском Отроче монастыре» мотив строительного сокола самостоятельной роли не играет, а лишь влияет на разработку мотива сокола свадебного.

Отметим, что в фольклорных текстах мотив свадебного сокола (будь то сокол-жених или сокол-сват) связан с идеей выбора (или поиска, что в данном случае одно и то же) невесты. Сокол-жених из стада лебедей выбирает себе одну лебедушку, что равно выбору какой-то одной девушки из целой «толпы» сверстниц. Соколы-сваты ищут и находят утушку, что равно поискам и высватыванию какой-то девицы. В «Повести о Тверском Отроче монастыре» мы также видим выбор невесты: и в сне Ярослава, где дано символическое изображение этого выбора («…той же сокол, все стадо птиц разогнав, поймал голубицу, красотою зело сияющую, паче злата, и принесе ему (т. е. князю) в недра»), и при сватовстве Григория («...и дивляшеся в себе велми, яко нигде таковыя обрете девицы...», т. е. мысленно отрок сравнивает свою избранницу с другими девушками).

Обратим внимание на то, что коллизия Повести в полной мере присутствует в сне Ярослава. Сокол из сна князя попадает в такую ситуацию, в какой обычно сказывается фольклорный сокол-жених (охота на стаю птиц и выбор одной из них), но ведет себя как сокол-сват (пойманную птицу отдает другому). Между этим соколом и Григорием полностью сохраняется параллелизм. Отрок находит невесту и отдает (вынужден отдать) ее другому.

Сокол из сна Ярослава не приравнивается однозначно ни к соколу-жениху, ни к соколу-свату, и это еще раз говорит о том, что содержание свадебных песен не объясняет полностью сюжета Повести. Однако структура свадебных песен, состоящих из параллельных, символического и реального, пластов, несомненно оказала влияние на композицию Повести, где также сохраняется параллелизм между поведением сокола в символическом сне князя и действиями Григория.

В свадебном фольклоре мы имеем дело исключительно с выбором, в Повести же, несмотря на то что Григорий выбирает себе невесту (а как потом оказывается, не себе, а князю), постоянно говорится о том, что Ксения Ярославу предопределена свыше. Идея предопределения - одна из ведущих идей Повести. В тексте ее мы постоянно сталкиваемся с напоминаниями о Божьей воле: «Богу бо тако изволившу», «его же Бог мне подаст» (о женихе), «Богу тако изволившу», «Божьим изволением», «Богу убо тако изволившу».

Идея предопределения связана в Повести главным образом с Ксенией. Но отметим, что к идее предопределения имеет отношение и мотив строительного сокола. В приведенных выше легендах сказано, что церковь строится там, где сел сокол. Т. е. сокол, приводящий к построению церкви, указывает и место для этой церкви, место, предопределенное свыше. В одной из легенд идея предопределения подчеркнута тем, что мотив строительного сокола усилен мотивом явления иконы.

Подчеркнем еще раз, мотив сокола свадебного традиционно связан с идеей выбора, мотив сокола строительного - с идеей предопределения. Сокол-Григорий и сокол, улетевший от князя во время охоты, приводят Ярослава к предопределенной Богом невесте. Сокол в Повести - вестник Божьей воли, это подчеркнуто тем, что он садится на церковный крест, да и всем поведением его на кресте. Женитьба князя является предысторией построения монастыря, и сокол, таким образом, приводя князя к невесте, приводит отрока к идее строительства монастыря. Можно заключить, что, несмотря на органическую связь Повести со свадебным обрядом, на явное преобладание в тексте свадебной символики, мотив сокола свадебного тесно переплетается с мотивом сокола строительного.

Особого внимания заслуживает вопрос об устных легендах, касающихся истории возникновения Отроча монастыря и объясняющих его название.

Сопоставление Повести со свадебным обрядом позволяет отрицательно ответить на вопрос о возможности существования легенды о женитьбе князя на крестьянке, предшествующей Повести. Этому есть еще одно подтверждение. Ни один из текстов, касающихся князя Ярослава Ярославича и его жены Ксении (летописи, различные редакции Жития Михаила Ярославича) и предшествующих Повести, не сохранил следов такой легенды. Рассказ о неравном браке содержится лишь в поздних (не ранее середины 18 в.) редакциях Жития Михаила Ярославича и явно имеет своим источником Повесть.

В книге Н. Н. Овсянникова «Тверь в XVII веке» была приведена легенда о женитьбе князя Ярослава Ярославича на крестьянке.

Вот эта легенда и примечания к ней:

«Член Тверской ученой комиссии И. А. Иванов передал нам следующие интересные подробности и предания, относящиеся к недавно посещенному им. с. Эдимонову и его окрестностям.

«В с. Эдимонове и его окрестностях и до сих пор очень живы предания о князе Ярославе и его сыне, благоверном князе Михаиле. На левом берегу Волги против с. Городни протянулся верст на 10 широкою полосою прекрасный луг, заливаемый весною, когда Видогощинское озеро соединяется с Волгою. По лугу разливаются несколько ручьев. Параллельно реке, но в значительном от нее расстоянии, длинною грядою тянутся невысокие песчаные холмы, поросшие вековым сосновым лесом. Этот луг был любимым местом для княжеской соколиной охоты, а в лесу князь и его охотники отдыхали и утоляли голод, зажаривая на вертелах убитую дичь. Под углом каменной часовни, построенной в этом лесу, именно там, где песчаная возвышенность прорезывается журчащим ручьем, и ныне показывают остатки очага или костра. Ежегодно в праздник Вознесения сюда собираются от 3000 до 4000 человек из окрестных селений. После молебствия они располагаются близ часовни и угощаются принесенными кушаньями и лакомствами. О самой женитьбе Ярослава местное предание рассказывает так: князь охотился с соколами по лугу между Видогощем и Эдимоновым; любимый княжеский сокол погнался за белой лебедью, которая потянула к Эдимонову. Князь поехал туда же и увидел, что сокол запутался (бывшею на его ноге цепочкою) на церковном кресте. Пока ловчие делали приспособления, чтобы снять сокола, князь взошел в отворенную церковь. Там стояли пред алтарем жених, отрок князя Григорий, и невеста, красавица Ксения, дочь эдимоновского причетника. Князь, пораженный ее красотою, с словами: «Венчай поп» стал на место жениха. С этих пор как Ярослав, так и дети его особенно часто посещали Эдимоново, сделавшееся великокняжескою вотчиною. Когда св. великий князь Михаил Ярославич отправлялся в Орду в твердой решимости «положить душу свою за многия души», то все его семейство, бояре, слуги и многие тверичи провожали его на стругах до любимого становища у с. Эдимоново, где ныне часовня; здесь происходило трогательное прощание доблестного князя-мученика с провожавшими его. Все эти предания были собраны и записаны бывшим мелковским священником, недавно умершим, но, к сожалению, несколько лет тому назад эта рукопись погибла во время пожара».

Нельзя видеть в этом рассказе большого противоречия с другим известием, вошедшим в житие благоверного князя, что семья и бояре провожали его до устья Нерли (в нынешнем Калязинском уезде). Вполне возможно, что некоторые из ближних бояр, так же как и семейство, провожали князя и дальше Эдимонова, именно до Троицко-Нерльского монастыря».

В связи с этим преданием о женитьбе Ярослава Ярославича было высказано два противоположных мнения. В. Ф. Ржига считал «существующее и ныне предание еще более поздним новообразованием, возникшим уже на почве нашей повести». Полемизируя с В. Ф. Ржигой, С. К. Шамбинаго высказал диаметрально противоположное суждение: «Это предание, ярко подчеркивающее феодальный произвол, скорее можно расценить как зародыш повести, внесшей сентиментальную окраску в изображение «отрока» к своему князю».

Мнение С. К. Шамбинаго было поддержано и М. О. Скрипилем: «Автор не чужд... некоторой идеализации феодальных кругов: он неоднократно говорит о любви князя к своему отроку. Очевидно, в этом он отступает от своих фольклорных источников. Сохранившийся отрывок устного рассказа о драме Григория дает более верное изображение феодального произвола, чем повесть, смягчающая отношения между князем и его подчиненными».

Однако факт классовой оценки не может служить свидетельством первичности или вторичности текста: с равной долей вероятности можно предположить наличие классовой оценки ситуации в источнике Повести и, напротив, привнесение этой классовой оценки во вторичную по отношению к Повести легенду в результате бытования ее в демократической среде.

С одной стороны, сопоставление текстов со свадебным обрядом указывает на явную первичность Повести. С другой стороны, приведенная Н. Н. Овсянниковым легенда имеет очевидные признаки пересказа.

Техника пересказа продемонстрирована Ю. М. Лотманом. Исследуя один из пересказов «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина, Ю. М. Лотман отметил, что «художественное мышление пересказывающего «Бедную Лизу» «мастерового» прежде всего сюжетно: произведение для него - это рассказ о событиях...» . То же самое увидим, если сравним Повесть и легенду. В легенде кратко передан сюжет, и при сохранении сюжетной основы исчезает то, что усложняет и украшает этот рассказ. Ю. М. Лотман выделяет две черты пересказа ״Бедной Лизы”: «это рассказ страшный и занимательный» . И несмотря на всю краткость легенды, эти две черты можно выделить и в ней. Ярким признаком ее вторичности является то, что она, условно говоря, «страшнее». Вовсе не случайно кульминационная сцена перенесена из дома невесты в церковь, князь отнимает у своего отрока невесту в самый последний момент, во время венчания. Отметим, что причины трансформации кульминационной сцены чисто литературные: легенду от Повести отличает не то, что легенда верно отражает феодальный произвол, а Повесть вносит в отношения между героями сентиментальную окраску, а то, что Повесть рассчитана на книжную сферу бытования, а легенда - на устную, и потому легенда должна быть более динамичной, более - «ужасной»; занимательные, неожиданные, но в то же время неторопливые построения Повести легенда заменяет молниеносным и ״страшным” действием.

Одной из важных черт, отмеченных Ю. М. Лотманом для пересказа «Бедной Лизы», является «перекодировка» на уровне жанра. «Точность географической приуроченности места действия заставила даже пересказывающих воспринять рассказ как местную легенду об озере у Симонова монастыря, а все повествование как определение свойства озера - «бабы-то все здесь тонут». То же самое происходит с Повестью и легендой: повесть, посвященная истории основания монастыря, род местной легенды, постепенно от списка к списку, от редакции к редакции утрачивает местный характер, превращаясь в рассказ о женитьбе князя на крестьянке. Особенно очевиден этот процесс в позднейших обработках Повести.

Повесть символична, полна упоминаний о Божьей воле, легенда - реалистична, то, что в Повести таинственно, в легенде - легко объяснимо (сокол ״запутался (бывшею на его ноге цепочкою) на церковном кресте”, ״ловчие делали приспособления, чтобы снять сокола”).

Прежде чем попасть в книгу Н. Н. Овсянникова, легенда прошла через несколько рук: Овсянникову ее передал И. А. Иванов, тот в свою очередь записал ее у некоего мелковского священника, который умер, а его бумаги, в том числе и запись легенды, сгорели. Во всяком случае, в том виде, в каком эта легенда воспроизведена в книге Н. Н. Овсянникова, она явно вторична по отношению к Повести.

На мой взгляд, не Повесть была основана на легенде, но сама она породила легенду, нашедшую большой отклик в краеведческой и художественной литературе.

«Повесть о Тверском Отроче монастыре» и местные легенды

Тема, заявленная в названии этой главы, может быть рассмотрена с двух точек зрения. С одной стороны, всю жанрово-тематическую группу повестей об основании монастырей можно отнести к роду местных легенд (учитывая при этом письменный характер такого рода повестей); в этом случае есть основание рассмотреть некоторые мотивы «Повести…» с точки зрения использования их в легендах, имеющих местный характер. С другой стороны, необходимо поставить вопрос о возможности существования устной легенды и ее отношении к «Повести…».

Обратимся сначала к первой стороне проблемы. Сопоставление Повести со свадебным обрядом показало, что природа отдельных мотивов и персонажей не выявляется полностью при сравнении со свадебным фольклором.

В первую очередь это касается разработки в «Повести…» мотива соколиной охоты. Как уже говорилось, возникающий в Повести дублет – сокол-Григорий, приводящий князя в Едимоново, и реальный сокол, улетающий во время охоты и также приводящий князя в Едимоново, - можно объяснить тем, что в данном случае соединились два мотива, мотивы сокола свадебного и сокола строительного. Остановимся на этом подробнее.

В качестве примера приведу легенду, найденную А. А. Титовым и рассмотренную С. К. Шамбинаго в статье о местных легендах. Эта «легенда интересна тем, что построена на мотиве, которым часто пользуются рассказы об основании монастырей: в княжение Константина Всеволодовича Ростовского (XIII век) княжеский сокольник Богдашка среди дремучего бора нашел улетевшего у него любимого княжеского сокола, причем во время поисков был перевезен через реку неизвестным стариком. Когда князь пожелал видеть место, где был пойман сокол, то, пришедши туда, нашел образ св. Николая, в лице которого Богдашка узнал перевозившего его старца. Князь основал тут церковь во имя св. Николая и около нее образовалось село «Никола на перевозе» (8,5 км от Ростова)».

Другая легенда, в которой сохранился след мотива строительного сокола, зафиксирована устюжскими летописями.

«В лето 6770. Бысть вечье на бесермены по всем градом руским, и побиша татар везде, не терпяще насилия от них, зане же умножишась татарове во всех градех руских, а ясащики живуще, не выходя. Тогда ж Изосиму убиша, злаго преступника, в Ярославле. А на Устюзе городе тогда был ясащик Буга богатырь и взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак на постелю. И приде на Устюг грамота от великаго князя Александра Ярославича, что татар бити, и девка сказала Буге. И он, пришед на вечье, и доби челом устюжанам на их воле, и крестися, а 3 девицею венчася, и наречено бысть имя ему Иванн. Се ж бысть чюдо дивно. Сей Буга Иван сед на конь, поеде с соколом на утицы, и бысть во утрии день красен. И одержим бысть сном, взыде на гору, и слез с коня, и привяза за древо, а сокол посади на луку у седла, а сам ляже на землю и усну. И явися ему во сне Иванн Предоотеча, глаголя: «Ha сем месте постави церковь мою во имя мое». И востав от сна своего, и потом постави на том месте, еж есть на Соколье горе, церкви рожество Иванна Предтечи».

Совершенно очевидно, что, хотя в этой легенде есть сообщение о женитьбе, мотив сокола (охота сокола на утиц) не имеет к ней никакого отношения, и сама охота происходит уже после женитьбы.

Интересна для нас и история Петра, царевича ордынского, особенно в том виде, в каком она изложена в летописном своде 1652 г.

«В та же лета (6757) прииде из Орды в Ростов Петр царевич и крестися в Ростове. По крещении же своем некогда ловящу ему птицы на поли, и отправив правило свое, на поле ляже спати. И явишася ему во сне апостоли верховнии Петр и Павел, и даста ему два мешца, во едином злато, а в другом сребро, и повелеста ему сотворит монастырь. Он же убудився от сна и обрете метцы в пазусе своей и, советовав со епископом, купи; у воеводы земли, идеже строити монастырь. Егда же потянута вервь, он же кладе по тому месту, идеже вервь, по 9 сребреник, а десятой златник, и, собирающе их, наполнита пятеры возила, елико мощно вести, метцы же полни бяху. Той же монастырь в Ростове и до днесь нарицается Петровский. Потом же браку сочетався, и чада породи, и преставися лета 6771, в том монастыре и погребен бысть».

Этот рассказ имеет много общего с легендой о Буге-богатыре. Легенду о церкви святого Николая можно представить следующим образом: соколиная охота-потерявшийся и найденный сокол-строительство церкви. Две другие легенды выглядят несколько иначе: соколиная охота-сон, видение-строительство церкви (монастыря).

Мотив строительного сокола – это мотив преимущественно местных легенд, таким образом использование мотива строительного сокола в «Повести о Тверском Отроче монастыре» вполне традиционно. В разработке этого мотива Повесть ближе к первой из приведенных легенд, в которой фигурирует потерявшийся и вновь найденный сокол. Однако в «Повести о Тверском Отроче монастыре» мотив строительного сокола самостоятельной роли не играет, а лишь влияет на разработку мотива сокола свадебного.

Отметим, что в фольклорных текстах мотив свадебного сокола (будь то сокол-жених или сокол-сват) связан с идеей выбора (или поиска, что в данном случае одно и то же) невесты. Сокол-жених из стада лебедей выбирает себе одну лебедушку, что равно выбору какой-то одной девушки из целой «толпы» сверстниц. Соколы-сваты ищут и находят утушку, что равно поискам и высватыванию какой-то девицы. В «Повести о Тверском Отроче монастыре» мы также видим выбор невесты: и в сне Ярослава, где дано символическое изображение этого выбора («…той же сокол, все стадо птиц разогнав, поймал голубицу, красотою зело сияющую, паче злата, и принесе ему (т. е. князю) в недра»), и при сватовстве Григория («...и дивляшеся в себе велми, яко нигде таковыя обрете девицы...», т. е. мысленно отрок сравнивает свою избранницу с другими девушками).

Обратим внимание на то, что коллизия Повести в полной мере присутствует в сне Ярослава. Сокол из сна князя попадает в такую ситуацию, в какой обычно сказывается фольклорный сокол-жених (охота на стаю птиц и выбор одной из них), но ведет себя как сокол-сват (пойманную птицу отдает другому). Между этим соколом и Григорием полностью сохраняется параллелизм. Отрок находит невесту и отдает (вынужден отдать) ее другому.

Сокол из сна Ярослава не приравнивается однозначно ни к соколу-жениху, ни к соколу-свату, и это еще раз говорит о том, что содержание свадебных песен не объясняет полностью сюжета Повести. Однако структура свадебных песен, состоящих из параллельных, символического и реального, пластов, несомненно оказала влияние на композицию Повести, где также сохраняется параллелизм между поведением сокола в символическом сне князя и действиями Григория.

В свадебном фольклоре мы имеем дело исключительно с выбором, в Повести же, несмотря на то что Григорий выбирает себе невесту (а как потом оказывается, не себе, а князю), постоянно говорится о том, что Ксения Ярославу предопределена свыше. Идея предопределения – одна из ведущих идей Повести. В тексте ее мы постоянно сталкиваемся с напоминаниями о Божьей воле: «Богу бо тако изволившу», «его же Бог мне подаст» (о женихе), «Богу тако изволившу», «Божьим изволением», «Богу убо тако изволившу».

Идея предопределения связана в Повести главным образом с Ксенией. Но отметим, что к идее предопределения имеет отношение и мотив строительного сокола. В приведенных выше легендах сказано, что церковь строится там, где сел сокол. Т. е. сокол, приводящий к построению церкви, указывает и место для этой церкви, место, предопределенное свыше. В одной из легенд идея предопределения подчеркнута тем, что мотив строительного сокола усилен мотивом явления иконы.

Подчеркнем еще раз, мотив сокола свадебного традиционно связан с идеей выбора, мотив сокола строительного – с идеей предопределения. Сокол-Григорий и сокол, улетевший от князя во время охоты, приводят Ярослава к предопределенной Богом невесте. Сокол в Повести – вестник Божьей воли, это подчеркнуто тем, что он садится на церковный крест, да и всем поведением его на кресте. Женитьба князя является предысторией построения монастыря, и сокол, таким образом, приводя князя к невесте, приводит отрока к идее строительства монастыря. Можно заключить, что, несмотря на органическую связь Повести со свадебным обрядом, на явное преобладание в тексте свадебной символики, мотив сокола свадебного тесно переплетается с мотивом сокола строительного.

Особого внимания заслуживает вопрос об устных легендах, касающихся истории возникновения Отроча монастыря и объясняющих его название.

Сопоставление Повести со свадебным обрядом позволяет отрицательно ответить на вопрос о возможности существования легенды о женитьбе князя на крестьянке, предшествующей Повести. Этому есть еще одно подтверждение. Ни один из текстов, касающихся князя Ярослава Ярославича и его жены Ксении (летописи, различные редакции Жития Михаила Ярославича) и предшествующих Повести, не сохранил следов такой легенды. Рассказ о неравном браке содержится лишь в поздних (не ранее середины 18 в.) редакциях Жития Михаила Ярославича и явно имеет своим источником Повесть.

В книге Н. Н. Овсянникова «Тверь в XVII веке» была приведена легенда о женитьбе князя Ярослава Ярославича на крестьянке.

Вот эта легенда и примечания к ней:

«Член Тверской ученой комиссии И. А. Иванов передал нам следующие интересные подробности и предания, относящиеся к недавно посещенному им. с. Эдимонову и его окрестностям.

«В с. Эдимонове и его окрестностях и до сих пор очень живы предания о князе Ярославе и его сыне, благоверном князе Михаиле. На левом берегу Волги против с. Городни протянулся верст на 10 широкою полосою прекрасный луг, заливаемый весною, когда Видогощинское озеро соединяется с Волгою. По лугу разливаются несколько ручьев. Параллельно реке, но в значительном от нее расстоянии, длинною грядою тянутся невысокие песчаные холмы, поросшие вековым сосновым лесом. Этот луг был любимым местом для княжеской соколиной охоты, а в лесу князь и его охотники отдыхали и утоляли голод, зажаривая на вертелах убитую дичь. Под углом каменной часовни, построенной в этом лесу, именно там, где песчаная возвышенность прорезывается журчащим ручьем, и ныне показывают остатки очага или костра. Ежегодно в праздник Вознесения сюда собираются от 3000 до 4000 человек из окрестных селений. После молебствия они располагаются близ часовни и угощаются принесенными кушаньями и лакомствами. О самой женитьбе Ярослава местное предание рассказывает так: князь охотился с соколами по лугу между Видогощем и Эдимоновым; любимый княжеский сокол погнался за белой лебедью, которая потянула к Эдимонову. Князь поехал туда же и увидел, что сокол запутался (бывшею на его ноге цепочкою) на церковном кресте. Пока ловчие делали приспособления, чтобы снять сокола, князь взошел в отворенную церковь. Там стояли пред алтарем жених, отрок князя Григорий, и невеста, красавица Ксения, дочь эдимоновского причетника. Князь, пораженный ее красотою, с словами: «Венчай поп» стал на место жениха. С этих пор как Ярослав, так и дети его особенно часто посещали Эдимоново, сделавшееся великокняжескою вотчиною. Когда св. великий князь Михаил Ярославич отправлялся в Орду в твердой решимости «положить душу свою за многия души», то все его семейство, бояре, слуги и многие тверичи провожали его на стругах до любимого становища у с. Эдимоново, где ныне часовня; здесь происходило трогательное прощание доблестного князя-мученика с провожавшими его. Все эти предания были собраны и записаны бывшим мелковским священником, недавно умершим, но, к сожалению, несколько лет тому назад эта рукопись погибла во время пожара».

Нельзя видеть в этом рассказе большого противоречия с другим известием, вошедшим в житие благоверного князя, что семья и бояре провожали его до устья Нерли (в нынешнем Калязинском уезде). Вполне возможно, что некоторые из ближних бояр, так же как и семейство, провожали князя и дальше Эдимонова, именно до Троицко-Нерльского монастыря».

В связи с этим преданием о женитьбе Ярослава Ярославича было высказано два противоположных мнения. В. Ф. Ржига считал «существующее и ныне предание еще более поздним новообразованием, возникшим уже на почве нашей повести». Полемизируя с В. Ф. Ржигой, С. К. Шамбинаго высказал диаметрально противоположное суждение: «Это предание, ярко подчеркивающее феодальный произвол, скорее можно расценить как зародыш повести, внесшей сентиментальную окраску в изображение «отрока» к своему князю».

Мнение С. К. Шамбинаго было поддержано и М. О. Скрипилем: «Автор не чужд... некоторой идеализации феодальных кругов: он неоднократно говорит о любви князя к своему отроку. Очевидно, в этом он отступает от своих фольклорных источников. Сохранившийся отрывок устного рассказа о драме Григория дает более верное изображение феодального произвола, чем повесть, смягчающая отношения между князем и его подчиненными».

Однако факт классовой оценки не может служить свидетельством первичности или вторичности текста: с равной долей вероятности можно предположить наличие классовой оценки ситуации в источнике Повести и, напротив, привнесение этой классовой оценки во вторичную по отношению к Повести легенду в результате бытования ее в демократической среде.

С одной стороны, сопоставление текстов со свадебным обрядом указывает на явную первичность Повести. С другой стороны, приведенная Н. Н. Овсянниковым легенда имеет очевидные признаки пересказа.

Техника пересказа продемонстрирована Ю. М. Лотманом. Исследуя один из пересказов «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина, Ю. М. Лотман отметил, что «художественное мышление пересказывающего «Бедную Лизу» «мастерового» прежде всего сюжетно: произведение для него – это рассказ о событиях...» . То же самое увидим, если сравним Повесть и легенду. В легенде кратко передан сюжет, и при сохранении сюжетной основы исчезает то, что усложняет и украшает этот рассказ. Ю. М. Лотман выделяет две черты пересказа ״Бедной Лизы”: «это рассказ страшный и занимательный» . И несмотря на всю краткость легенды, эти две черты можно выделить и в ней. Ярким признаком ее вторичности является то, что она, условно говоря, «страшнее». Вовсе не случайно кульминационная сцена перенесена из дома невесты в церковь, князь отнимает у своего отрока невесту в самый последний момент, во время венчания. Отметим, что причины трансформации кульминационной сцены чисто литературные: легенду от Повести отличает не то, что легенда верно отражает феодальный произвол, а Повесть вносит в отношения между героями сентиментальную окраску, а то, что Повесть рассчитана на книжную сферу бытования, а легенда – на устную, и потому легенда должна быть более динамичной, более – «ужасной»; занимательные, неожиданные, но в то же время неторопливые построения Повести легенда заменяет молниеносным и ״страшным” действием.

Одной из важных черт, отмеченных Ю. М. Лотманом для пересказа «Бедной Лизы», является «перекодировка» на уровне жанра. «Точность географической приуроченности места действия заставила даже пересказывающих воспринять рассказ как местную легенду об озере у Симонова монастыря, а все повествование как определение свойства озера – «бабы-то все здесь тонут». То же самое происходит с Повестью и легендой: повесть, посвященная истории основания монастыря, род местной легенды, постепенно от списка к списку, от редакции к редакции утрачивает местный характер, превращаясь в рассказ о женитьбе князя на крестьянке. Особенно очевиден этот процесс в позднейших обработках Повести.

Повесть символична, полна упоминаний о Божьей воле, легенда – реалистична, то, что в Повести таинственно, в легенде – легко объяснимо (сокол ״запутался (бывшею на его ноге цепочкою) на церковном кресте”, ״ловчие делали приспособления, чтобы снять сокола”).

Прежде чем попасть в книгу Н. Н. Овсянникова, легенда прошла через несколько рук: Овсянникову ее передал И. А. Иванов, тот в свою очередь записал ее у некоего мелковского священника, который умер, а его бумаги, в том числе и запись легенды, сгорели. Во всяком случае, в том виде, в каком эта легенда воспроизведена в книге Н. Н. Овсянникова, она явно вторична по отношению к Повести.

На мой взгляд, не Повесть была основана на легенде, но сама она породила легенду, нашедшую большой отклик в краеведческой и художественной литературе.

Это мой перевод-пересказ знаменитой древнерусской повести на наш современный язык.

Удивительно поэтическая повесть эта написана во второй половине XVII века, но рассказывается в ней о событиях, происшедших почти на 400 лет ранее. Князь Ярослав Ярославич, о котором говорится в повести - реальное историческое лицо, первый великий князь Тверской, живший в 1230-1271 годах. Жену его действительно звали Ксенией.

***
В лето от Рождества Христова 1265 основан был Отрочь монастырь старанием и заботой великого князя Ярослава Ярославича Тверского и великой княгини, богомудрой Ксении, на пятом году их законного брака, и по молитвам любимого княжеского отрока Григория, а во иноческом чину Гурия.

***
В княжение великого князя Ярослава Ярославича Тверского был у него отрок по имени Григорий, который всюду князю прислуживал, был им любим весьма и верен во всём; и великий князь посылал его по селам своим, собирать то, что положено.

Случилось тому отроку быть в селе, называемом Едимоново. Остановился он у церковного пономаря Афанасия, увидел у него дочь Ксению, весьма красивую, и начал про себя раздумывать, как бы взять её в жёны. Но боялся он как бы женитьбой сей не навлечь на себя княжеский гнев, и очень из-за этого печалился; возлюбил он её весьма и никому из друзей о том не говорил, лишь про себя размышлял, как бы ему улучить желаемое. Случилось ему побеседовать наедине с отцом её, Афанасием, и стал он просить выдать за него дочь и обещался во всём Афанасию помогать. Отец её весьма удивился: «У такого великого князя пред лицом предстоит, и такое мне предлагает!» - и не нашёл, что ответить ему. Пошёл Афанасий к жене и дочери посоветоваться, и рассказал им всё подробно. Дочь же его, исполнена Духа Святого, отвечала отцу своему так:

Отче мой! исполни его просьбу. А что он тебе обещал взамен, в том положись на его волю и на волю Божию, тако изволившую, и сие да будет!

Была девица та благочестива и кротка, смиренна и весела, разум имела весьма велик, ходила во всех заповедях Господних и очень родителей своих почитала, от младых ногтей Христа возлюбила и Ему последовала, слушая Святое Писание от отца своего, и внимала ему прилежно всем сердцем своим.

Отрок же ещё сильнее уязвился любовью и прилежно уговаривал отца её ничего не страшиться:

Я сам перед князем за всё отвечу и умолю его, а ты не бойся!

И порешили так тому и быть: свадьбу играть в селе том, венчаться в церкви святого великомученика Димитрия Солунского, и жить тут же, если великий князь на то согласие даст.

Исполнив всё, что ему князем было приказано, с радостью вернулся Григорий в Тверь, удивляясь в душе, что нигде не встречалось ему подобной девицы; и никому о том не рассказал.

Отроковица же после его отъезда говорит отцу и матери:

Государи мои! не дивитесь обещаниям сего отрока: он своё предполагает, а Бог Своё строит. Не этот человек будет мне супругом, а тот, кого Бог подаст.

И очень удивились родители таким речам.

Названный же отрок, выбрав время благополучное, припал к ногам великого князя и со многими слезами умолял его позволить сочетаться законным браком по своему выбору, расписывая красоту и возраст, и разум девицы. Услышав такое, князь ему говорит:

Если уж захотел жениться, так возьми себе жену из семьи вельмож богатых, а не простых людей - и не богатых, и не знатных, и не образованных, - да не будешь в поношении и унижении от своих родителей и от бояр, и от друзей. Все тебя возненавидят, и от меня будешь удалён, чтобы не позорить княжеский двор.

Однако отрок много дней молил прилежно великого князя исполнить его желание и повелеть ему жить в деревне. И начал великий князь наедине его увещевать и расспрашивать подробно, чего ради такие желания у него появились. Он всё и рассказал великому князю о своём обещании.

Тут князь Ярослав Ярославич исполнил прошение его и повелел приготовить всё необходимое к женитьбе. Когда же подошло время обручению и венчанию, отпустил его в ладье по Волге, ибо село то возле Волги стояло, а коней обещал прислать вскорости по берегу. Отрок с радостью поклонился великому князю и пошёл в ладье по Волге со всеми своими людьми.

Наутро великий князь повелел приготовить себе и всему двору своему коней, соколов да собак, чтобы поохотиться в походе: он в ту ночь видел сон, будто охотился в поле и пускал соколов на птиц; когда же пустил великий князь своего любимого сокола на птичью стаю, сокол тот всех птиц разогнал, поймал голубицу, красотой сияющую ярче золота, и принёс ему за пазуху. Проснулся князь от сна своего, много размышлял о видении, но не рассказал никому, а только приказал взять всех птиц на ловлю. Так и шёл князь в ту деревню, где ждал его отрок, и в пути развлекался охотой. Был же великий князь холост и молод - ещё и двадцати лет не минуло ему.

Отрок же, когда пришёл в ладье по реке и пристал у берега в ожидании коней, обещанных князем, послал своих вестников к девице, чтобы приготовила всё необходимое к свадьбе. Девица и говорит посланным:

Возвестите отроку: пусть помедлит, а я сама весть пришлю, когда всё готово будет. Не ждали мы его прибытия так скоро, и вести нам о том не присылали.

Вестники так и передали. Девица же, провидя приход великого князя, говорит родителям своим:

Вот и сват мой приехал, а жених ещё медлит. Скоро, однако, и он явится: в поле тешится охотой и задержался там. Но подождём его немного - он прибудет.

А имени его никому из сродников своих она не сказала, лишь готовила для жениха честные дары, которые своими руками делала.

Князь же великий не знал дорогу в то село, и решил прийти туда на следующее утро или на другой день, чтобы увидеть отрока своего уже женатым; заночевал он на охоте, а село то отстояло от Твери на сорок поприщ. Ночью же увидел князь прежний сон и вновь принялся размышлять, что означает такое видение; утром опять отправился на охоту.

Отрок же, не дождавшись ни вестей от девицы, ни коней от князя, подумал: «Не иначе, как великий князь передумал и хочет вернуть меня обратно. Надо успеть свой замысел исполнить». С этой мыслью отправился он на двор, где девица готовилась к свадьбе, сел на место жениховское и приказал поскорее начинать. Девица и говорит ему:

Не вели спешить: будет у меня ещё один гость - не званый, да лучше всех званых.

Великий же князь в то время подошёл близко к селу тому. Увидел он стаю лебедей на Волге-реке и повелел спустить на них всех своих соколов и ястребов, и сам пустил своего сокола любимого. И поймали они много лебедей. Сокол же великого князя, заигравшись, ударился лететь к тому селу; великий князь погнался за ним и, забыв обо всём, примчался в село; а сокол сел на церковь святого великомученика Димитрия Солунского. В то время много народу сошлось к церкви посмотреть на венчание. Князь, услыхав об этом от крестьян, велел своим людям приманить сокола, но сокол отнюдь не собирался слетать вниз, а только крылья свои поправлял и перья чистил; тогда великий князь прошёл на двор, где отрок его был, - прошёл, как есть, в дорожном платье. Не на свадьбу он в село приехал, но сокола искал, - Бог же иначе судил. Люди, видевшие князя, не признали его, думали, что это посланный с конями, и никто его не встретил. Девица же говорит гостям:

Встаньте все и идите навстречу своему великому князю, моему жениху.

Они изумились. Великий князь вошёл в дом, где девица и отрок сидели; все встали, поклонились и прощения попросили за свою нерасторопность; князь же повелел им сесть, чтобы увидеть жениха и невесту. Девица в то время и говорит отроку:

Отойди от меня и дай место князю своему: он выше тебя, он жених мой, а ты моим сватом был.

Великий князь увидел ту девицу, столь прекрасную, что казалось - лучи от её лица исходят, и говорит отроку своему Григорию:

Уходи отсюда и ищи себе иную невесту где хочешь. Эта невеста для меня, а не для тебя. - Так возгорелся он сердцем и смутился мыслью.

Отрок по повелению его вышел, а великий князь взял девицу за руку, повёл в церковь святого великомученика Димитрия Солунского, тут они обручились и сотворили целование о Христе, как подобает, и в тот же день венчались; и такая радость была у великого князя в тот день, - а дело было летом, - что повелел он крестьянам праздновать день и ночь.

Когда же после венчания шёл великий князь от церкви ко двору, тогда сокол его любимый, увидя господина своего с супругою, начал трепетаться на церкви, словно от радости, и поглядывать на князя. Князь спросил своих сокольников:

Слетел ли к вам сокол или нет?

Они отвечают:

Не летит с церкви!

Отрок же, охваченный великой кручиной не ел и не пил. Великий князь, весьма его любивший и жалевший, настрого приказал ему гнать ту кручину и рассказал сны свои: то, что видел во сне, то и сбылось Божиим изволением.

И тогда отрок ночью порешил возложить печаль свою на Бога и Пречистую Богоматерь: какой путь Они для него изберут, в том пусть и наставят. Снял он с себя княжескую одежду, купил себе иное платье, крестьянское, оделся в него и спрятался ото всех, и ушёл из того села тайно, и пошёл лесом неведомо куда.

Утром же великий князь вспомнил о том отроке, и, не видя его, повелел своим боярам прислать его; они же искали его долго и не нашли нигде, только платье его видели. Так и возвестили великому князю. Князь весьма опечалился, и повелел искать его повсюду - и в реке, и в колодцах, боясь того, чтобы тот сам не предал себя губительной безвременной смерти; но нигде его не нашли, а только один крестьянин поведал, что де «купил у меня платье ветхое и не велел об этом никому говорить, а сам пошёл в пустыню».

Великий князь повелел искать его по лесам, по дебрям, по пустыням, чтобы, как найдут, сразу приведут его; и многие леса, и дебри, и пустыни обошли и нигде его не нашли. И великий князь три дня с места не трогался.

Весьма печалился князь об отроке своём и говорил:

Я повинен в смерти его!

Княгиня же его всячески ему печалиться не велит и говорит так:

Так Бог велел, чтобы нам вместе быть. Если бы не Божья воля, как бы ты, великий князь, к нашей нищете снизошёл бы и взял меня за себя? Так не печалься ни о чем, но иди с миром в град свой, меня с собой возьми и ни о чем не печалься.

Но великий князь весьма печален был, вздохнул, прослезился и вспомнил слова свои, сказанные Григорию: «Слова эти на мне сбылись, а его отныне уже не увижу». И возложил свою печаль на Бога и на Пречистую Его Богоматерь.

И отпустил великую княгиню свою добираться до Твери в ладье, и приказал боярам своим беречь её, почитать и слушаться её во всём. Сам же отправился в Тверь берегом, устраивая по пути охоты и добрался до города прежде княгини. Когда же подоспела великая княгиня, повелел он боярам своим и боярыням, и дворовым, и всему городу выйти навстречу ей. Все, слышавшие приказ, с радостью поспешили на берег Волги - и мужи, и жены, и дети - даже до младенцев. Все пошли на Волгу с подарками и встретили великую княгиню на берегу возле церкви Архангела Михаила. Прибыл туда и великий князь, и все бояре в каретах, и с такой великой честью встретив молодую, поклонились ей; и все, видя красоту её весьма изумлялись:

Ни очами своими не видели, ни слухом не слышали про такую жену благообразную, светящуюся, словно солнце среди звёзд многих, как и княгиня наша сияет среди жён града сего ярче луны и звёзд.

И проводили её в Тверь с радостью великою и со многими дарами на княжеский двор. И была в городе радость и веселье великое, и было у великого князя пирование на многие дни для всех - от мала, до велика.

Об отроке же пропавшем ничего не было слышно долгое время. Божиим промыслом пришёл тот отрок на реку Тверицу, от города Твери в пятнадцати поприщах, на место боровое, и тут поселился среди леса: хижину себе поставил и часовню, и определил место, где быть церкви честного и славного Рождества Пресвятой Богородицы. Недолго он здесь прожил, как нашли его близ живущие люди и спросили:

Откуда ты сюда пришёл, и как тебя зовут, и кто тебе велел поселиться на нашем месте?

Отрок же ничего им не отвечал, только молча кланялся, и отошли от него восвояси.

Немного ещё здесь пожив, ушёл он с этого места, желая подальше держаться от города, ибо узнал от пришедших людей, что город близко. Божиим изволением вышел он к устью реки Тверицы, на Волгу, возле города Твери. И возвратился в лес, избрал себе место подальше и начал молиться Пресвятой Богородице, да откроет ему, что за место сие. Ночью лёг спать и во сне тонком видит на месте том поле чистое и великое весьма, и свет великий, словно луч Божественный сияющий. Встал он ото сна и задумался, что означает сие знамение, и молился Спасу и Пресвятой Владычице Богородице, да откроют ему вещь сию; в ту же ночь является ему Пресвятая Богородица и повелевает ему воздвигнуть церковь во имя честного и славного Ея Успения, и указала ему место, говоря:

Хочет Бог прославить место сие и расширить его, и будет здесь обитель великая; ты же иди с миром в город к своему князю: он тебе будет помощник во всём и прошение твоё исполнит. Ты же, когда исполнишь всё и монастырь возведёшь, некоторое время тут поживёшь, а потом отойдёшь к Богу.

Воспрянув от сна своего, весьма ужаснулся он видению тому и размышлял так: «Как мне отойти от сего места? Не хочу его никому показывать. Но, как Господу угодно, так пусть и будет». И ещё подумал: «Если пойду к великому князю, он меня уговаривать начнет, однако я в его доме жить не хочу». Когда он так размышлял, пришли в тот лес мужи княжии на зверей охотиться. Отрок увидел их, узнал и скрылся; они же, увидя крест и хижину, весьма удивились, начали искать, кто тут живет, нашли и узнали: «Это отрок князя нашего!» - и обрадовались радостью великою. Ведь этот отрок три года или более того скитался по пустыни, никем не знаемый, и питал его Бог один. Взяли они его, повели к князю, и говорили:

Великий князь до сих пор весьма о тебе печалится; а если увидит тебя живым и здоровым, возрадуется радостью великой.

Слыша такое, он с радостью шёл за ними.

Когда привели его во двор великого князя и все увидели его, то возрадовались весьма и прославили Бога и возвестили о нём князю. Князь повелел ввести его в верхние палаты и при виде отрока своего весьма возрадовался и восхвалил Бога. А он поклонился великому князю и сказал:

Прости меня, господине мой, княже, что согрешил пред тобой и опечалил тебя зело.

Говорит ему великий князь:

Как же Бог хранил тебя до сего времени? - и поцеловал его.

Он же поклонился ему до земли и сказал:

Прости меня, господине мой, яко согрешил перед тобой.

И поведал ему всю правду по порядку. Князь весьма тому удивлялся, прославил Бога и приказал слугам дать отроку новую одежду - да будет первым в своём чину. Он же со смирением сказал:

Господине княже, я не того ради пришёл к тебе, но чтобы ты от печали освободился и прошения моего не презрел. Молю тебя, разреши мне то место расчистить.

И всё рассказал великому князю, как туда приехал и как явилась к нему Пресвятая Богородица со святителем Петром, митрополитом Московским, и место показала, где быть церкви во имя честного и славного Её Успения, и всё ему рассказал о себе подробно. Князь вздохнул глубоко, прослезился и отрока похвалил, такого страшного видения сподобившегося; и обещался во всём помогать тому месту, и беседовал с ним долгое время, и повелел поставить трапезу, но он вкусил немного хлеба и воды, а к остальной пище не притронулся. Великий князь повелел волю его исполнить, и так отпустил его с миром.

Отрок же отошёл на место своё и начал, как обычно, молиться Богу и Пресвятой Богородице о помощи в создании обители той, и по молитвам Пресвятой Богородицы дело быстро совершилось. Князь же великий вскоре повелел собрать крестьян и иных людей, чтобы расчистить то место, что отрок покажет. Услыхав такое, многие горожане и сами, без приказу пошли на помощь, и вскоре очистили место то. И сам великий князь, придя на место то, видит его сияющим более других мест; отрок же, припав к его ногам, молил создать церковь деревянную и монастырь возвести. Великий князь повелел всем тут собравшимся потрудиться, и ещё мастеров к ним пригласил. И так Божиею помощью и великого князя повелением вскоре дело свершилось, и освящение церкви состоялось. На другой день после освящения церкви отрок Григорий пострижен был в иноческий чин и наречен был Гурием. По пострижении своём недолгое время пожил он, преставился и погребён был в монастыре.