Вначале надо придать импульс академическому монашеству, затем – собственно ученому. Об учёном монашестве

Вопреки распространенному мнению о противостоянии Церкви и науки, в мире - большое количество верующих ученых. О 15 из них - священниках и монахах, которые внесли значительный вклад в разные области науки, наш рассказ.

Существует ошибочное мнение, что Церковь против образования и науки. Сформировано оно вследствие существующего стереотипа, который говорит о том, что вера и наука несовместимы, так как настоящий ученый может доверять только фактам, а верующий - не способен к объективному мышлению. Также распространен стереотип о том, что люди верят в Бога в силу своей необразованности, наивности и неспособности критически мыслить.

На самом деле это не так. С давних времен крупнейшие библиотеки и первые университеты возникали зачастую при монастырях. Миссионеры вместе с проповедью о Христе несли просвещаемым народам и грамоту: так, святые Кирилл и Мефодий разработали первую азбуку для славянских народов. Первая типография Ивана Федорова была создана с благословения митрополита московского Макария, а сам Иван Федоров принадлежал к ближайшему окружению Макария и был человеком ученым и глубоко верующим. А сколько было и остается в мире ученых-христиан, которые занимаются естественными науками?

Примечательно и то, что многие замечательные научные открытия и изобретения принадлежат христианским священникам и монахам. Эти люди понимали, что, занимаясь наукой, мы познаем творение Божие, апознавая творение, можно приблизиться к познанию Творца, подобно тому, как, узнавая назначение и свойства глиняного кувшина, мы узнаем замысел и идею его создателя, гончара. В этой статье мы расскажем вам о пятнадцати ученых-священнослужителях и монахах. Но, безусловно, подобных примеров в истории было гораздо больше…

Ученые-католики

Уильям Оккам - монах-францисканец, сформулировавший знаменитый принцип логики, известный как «Бритва Оккама»

Уильям Оккам 1. Уильям Оккам (1285-1347)

Английский философ, монах францисканского ордена.

Один из величайших логиков всех времен. Отец современной эпистемологии - науки о знании. Развил принцип мышления, получивший название «бритва Оккама». Он формулируется следующим образом: «Не следует умножать сущности без необходимости». Этот принцип означает, что если нужно объяснить какое-то явление, то чем меньше новых понятий, фактов и логических шагов мы для этого используем, тем лучше.

2. Николай Кузанский (1401-1464)

Католический кардинал Николай Кузанский изобрел рассеивающую линзу для очков

В сфере астрономии одним первых высказал идею о том, что Вселенная бесконечна и не имеет центра ни на Земле, ни на Солнце, а также о том, что все светила движутся и состоят из веществ, сходных с земными (а не из «вечного эфира», как считали последователи Аристотеля). Вероятно, космологические труды Николая Кузанского повлияли на взгляды Коперника и Галилея. Он написал математические трактаты «О квадратуре круга» и «О соизмерении прямого и кривого», то есть о спрямлении окружности. Работая в сфере оптики, изобрёл рассеивающую линзу для очков.

3. Филипп Маттеус Ган (1739-1790) Филипп Маттеус Ган

Немецкий изобретатель и священник.

Изучал теологию в Тюбингенском университете, а также увлекался математикой и механикой. Разработал машину, воспроизводящую движение небесных тел, что принесло ему широкую известность в Германии. Интересовался трудами математика Лейбница и вслед за ним одним из первых в мире изобрел счетную машину .

После работ над счетной машиной вернулся к вычислительной технике. Разрабатывал новые часовые механизмы и астрономические приборы.

4. Грегор Мендель (1822-1884)

Грегор Мендель - настоятель аббатства, начавший свои исследования по генетике в монастырском садув

Начал свои исследования в саду при монастыре. Ему удалось сформулировать основные законы, объясняющие, каким образом живые организмы наследуют внешние признаки своих родителей. В наши дни три закона Менделя изучают в средней школе.

В 1868 году Менделя избрали аббатом Старобрненского монастыря, и он перестал заниматься биологическими исследованиями. Только в начале XX века ученые-генетики заново открыли законы, которые за три десятилетия до них уже вывел Мендель.

5. Жорж Леметр (1894-1966)

Жорж Леметр - бельгийский астроном и священник, который впервые сформулировал «теорию Большого взрыва»

Леметр - герой Первой Мировой войны, награжден Военным Крестом. После войны он изучал в университете математику, физику, астрономию и теологию. В 1923 уже в сане аббата продолжил образование в Кембридже, а позже занимался астрономией в Гарварде (США). В 1960 Леметра избрали президентом Папской академии наук.

Основной научный вклад Леметр внес в астрофизику и космологию. Он первым сформулировал теорию расширяющейся Вселенной и ее зарождения из «первоначального атома». Позже теория была названа «Большим взрывом», и под этим названием известна в науке сегодня.

Православные ученые

6. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский (1877-1961)

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) внес огромный вклад в развитие регионарной анестезии, а его учебником по гнойной хирургии пользуются до сих пор

Епископ-хирург провел сотни сложнейших операций на глазах. Зафиксированы случаи, когда благодаря его операциям и помощи Божией зрение обретали люди, слепые от рождения . Он продвинул мировую науку в области гнойной хирургии. Его книга «Очерки гнойной хирургии» в 1946 году в СССР получила сталинскую премию I степени (несмотря на то, что была написана действующим православным епископом). О своей жизни и служении сам святитель Лука рассказал в автобиографии «Как я полюбил страдание».

7. Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942)

А.А.Ухтомский - иеромонах в миру, открывший принцип доминанты в работе человеческого мозга

Ухтомский был иеромонахом в миру, делегатом Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917-1918 года, на котором было восстановлено патриаршество. Активно участвовал в совещаниях по воссоединению со старообрядцами.

В 1920 году Ухтомский был арестован чекистами и отправлен в особое отделение ВЧК на Лубянке, где находился до января 1921 года. Интересно, что в тюрьме он читал сокамерникам лекции по физиологии. Однако уже вскоре ученый-монах был выпущен на свободу и возглавил кафедру физиологии человека и животных Петроградского университета.

Основной вклад Ухтомского в науку - разработанный им принцип доминанты как новое учение о работе мозга. Эта теория помогает объяснить фундаментальные аспекты поведения человека и психических процессов. За эти работы в 1932 году Алексей Алексеевич награждён Ленинской премией.

Во время войны Ухтомский оказался в блокадном Ленинграде. Участвовал в организации работы учёных на нужды обороны, руководил исследованиями по травматическому шоку. За неделю до голодной смерти он продолжал заниматься наукой и подготовил доклад «Система рефлексов в восходящем ряду», прочитать который уже не успел.

8. Павел Александрович Флоренский (1882-1937)

Расстрелянный в 1937 году священник Павел Флоренский даже в лагерях сделал более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара

В двадцатых годах вернулся к занятиям физикой и математикой, работал в Главэнерго, принял активное участие в разработке и внедрении знаменитого плана ГОЭЛРО (Государственной электрификации России). Одновременно работал в Комиссии по охране памятников и старины Троице-Сергиевой Лавры. В 1924 году выпустил большую монографию о диэлектриках. Его научную деятельность поддерживал Лев Троцкий, что в тридцатые годы сыграло роковую роль в судьбе Флоренского. Когда начались преследования, Павел Александрович имел возможность эмигрировать, но счел необходимым остаться на родине, понимая, что обрекает себя на арест, лагеря и мученическую смерть.

В нечеловеческих условиях лагерей Флоренский продолжал научные исследования. Так родилась книга «Вечная мерзлота и строительство на ней», и было сделано более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара в Соловецком лагере. В 1937 году Флоренский был расстрелян по приговору особой тройки НКВД.

9. Алексей Федорович Лосев (1893-1988)

Крупный исследователь античности и эпохи Возрождения А.Ф.Лосев вместе с женой тайно принял монашеский постриг

В 1929 года вместе с женой тайно принял монашество. Супруги Лосевы в постриге были наречены Андроником и Афанасией. Лосев до самой смерти носил монашескую скуфью.

Он отвергал марксизм и официальную философию - диалектический материализм, за что был арестован и приговорён к 10-ти годам лишения свободы. Отбывал наказание на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где почти полностью потерял зрение.

Лосев - один из крупнейших исследователей античности и эпохи Возрождения. Переводил труды Аристотеля, Плотина, Секста Эмпирика, Прокла и Николая Кузанского. Год за годом и том за томом выходили новые книги Лосева по античной эстетике. В его библиографии - более 800 произведений.

10. Игуменья Серафима (Чёрная) (1914-1999)

Игуменья Серафима (Чёрная) - один из разработчиков космического скафандра, она также изобрела технологию латексного производства

С детства была воспитана в православной вере. В годы Великой Отечественной войны работала заместитель главного инженера Московского завода «Каучук». Позже занималась научными разработками в Институте резиновой промышленности, где была заместителем директора в течение 16 лет. Участвовала в разработке космических скафандров. Основала новую отрасль резинового производства - латексную технологию. Эта технология применяется при разработке защитных средств из латекса, а также латексных шаров-пилотов для зондирования атмосферы. При участии Варвары Черной создан скафандр для Юрия Гагарина , в котором он полетел в космос.

В 1994 приняла Варвара Черная монашеский постриг. Она стала первой настоятельницей Новодевичьего монастыря после его возвращения Церкви. При ней были отреставрированы храмы монастыря и воссоздано их внутреннее убранство, введен монашеский устав, возрождены иконописная и золотошвейная мастерские.

Игуменья Серафима внесла значительный вклад в сооружение храма-памятника Новомучеников и Исповедников Российских в Бутово. Именно там, на Бутовском полигоне, в числе тысяч расстрелянных священников был убит и её дед, митрополит Серафим (Чичагов). В 1997 году он был прославлен в лике новомучеников Русской Православной Церкви.

Наши современники

Теперь мы познакомим вас с некоторыми из наших современников, посвятивших себя священническому служению и одновременно внесших весомый вклад в развитие науки. Эти люди каждым днем своей жизни доказывают не только возможность совмещения науки и религии, но и удивительную гармоничность, полноту такой жизни и служения.

А.И.Половинкин - доктор технических наук, до рукоположения руководивший Волгоградским политехническим институтом

Александр Иванович Половинкин Священник Русской Православной Церкви, настоятель храма Рождества Христова Волгоградской епархии, а также первый проректор Царицынского православного университета.

Доктор технических наук, профессор. С 1983 по 1988 год А. И. Половинкин руководил Волгоградским политехническим институтом в должности ректора. Большое внимание уделял компьютеризации учебной и научной работы, результатом чего стало создание мощного по тем временам вычислительного центра, началось широкое применение персональных компьютеров.

Наиболее широко известной работой Александра Ивановича Половинкина стала его неоднократно переизданная книга «Основы инженерного творчества». Символичны его награды, которыми отмечены его заслуги как ученого и как священнослужителя: орден «Знак Почета» и орден преподобного Сергия Радонежского.

По благословению духовника, протоиерея Александра Меня, закончил Московскую Духовную Академию советский ученый-биолог А.И.Борисов

Советский учёный-биолог, публицист и общественный деятель, священник Русской Православной Церкви.

Работал в Лаборатории радиационной генетики Института биофизики Академии наук СССР. Защитил диссертацию по генетике с присуждением учёной степени кандидата биологических наук.

По благословению своего духовника отца Александра Меня оставил научную работу и окончил Московскую духовную семинарию, а затем Московскую духовную академию. Долгое время не мог быть рукоположен в сан священника из-за противодействия властей.

В 1989 году рукоположение, наконец, стало возможным, и таинство состоялось. В 1991 году отец Александр был назначен настоятелем храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине. В этот приход перешла значительная часть духовных детей погибшего протоиерея Александра Меня.

13. Монахиня Анувия (Виноградова )

Н.М.Виноградова, археолог, востоковед с мировым именем, приняла монашеский постриг с именем Анувия в 2010 году

Монахиня Анувия (Виноградова) Историк, археолог, учёный с мировым именем. Действующий старший научный сотрудник Российской академии наук, член-корреспондент Немецкого археологического института.

Монахиня Анувия (в миру - Наталия МатвеевнаВиноградова) много лет работала в Институте востоковедения Российской академии наук, ездила в археологические экспедиции в Таджикистан. Защитила диссертацию, написала несколько монографий об археологических памятниках Таджикистана и более 100 научных статей.

В 2010 году Виноградова приняла монашеский постриг с именем Анувия. Вот уже много лет она совмещает монашество и науку.

Основное послушание монахини Анувии в монастыре - организация строительно-реставрационных работ. Матушка Анувия - казначея Иоанно-Предтеченского монастыря в Москве, еще со времен иночества активно участвует в его возрождении, за что удостоена и церковных, и светских наград.

«Разум – это дар Божий, грех отказываться от него», - протоиерей Кирилл Копейкин, кандидат физико-математических наук

Протоиерей Кирилл Копейкин Кандидат богословия и кандидат физико-математических наук, директор Научно-богословского центра междисциплинарных исследований Санкт-Петербургского государственного университета, доцент кафедры богословия Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, настоятель храма святых апостолов Петра и Павла при СПбГУ.

Закончил физический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, потом аспирантуру, защитил диссертацию, работал в особом конструкторском бюро «Интеграл» при университете.

По окончании С.-Петербургской Духовной семинарии рукоположен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном во диакона, 6 июня 1993 года рукоположен митрополитом Иоанном во иерея.

Отец Кирилл пишет, что наука и религия не противоречат друг другу:

«Посмотрите Священное Писание. Апостол Павел говорит, что наше служение Богу есть служение разумное (Рим.12:1)… Разум – это дар Божий, грех отказываться от него. Другое дело, что всё не сводится к одному только разуму. Самое неожиданное, с чем мы сталкиваемся, когда в нашем исследовании мира доходим до фундаментального уровня, до квантомеханических объектов, это то, что объекты похожи, скорее, на нечто психическое, чем на физическое» .

15. Сергей Владимирович Кривовичев ( родился в 1972 году)

«Научная работа подразумевает очень тонкую духовную интуицию», - доктор геолого-минералогических наук, диакон Сергей Кривовичев

Сергей Владимирович Кривовичев Геолог, ученый, доктор геолого-минералогических наук, диакон.

Сергей Кривовичев закончил геологический факультет СПбГУ. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию. Работал на кафедре кристаллографии СПбГУ в должности доцента, ныне - профессор и заведующий кафедрой.

Награжден медалью для молодых ученых Российского минералогического общества, медалью для молодых ученых Российской академии наук, медалью Европейского минералогического союза.

Автор более 200 статей в отечественных и международных научных журналах, соавтор открытия 25 новых минеральных видов на месторождениях России. В его честь назван новый минерал кривовичевит. Специалист в области рентгеноструктурного анализа, автор более 400 структурных расшифровок.

В 2004 году рукоположен в сан диакона. О своей жизни и работе Сергей Владимирович говорит: «Мы расшифровываем кристаллические структуры соединений, внутреннее положение атомов, - по сути, открываем новую реальность. Мы заглядываем туда, куда никто никогда не заглядывал. И когда ты это видишь, ты уже не мыслишь себя без этой спрятанной красоты. Такая работа дает интеллектуальную и духовную радость.

Буквально на днях на православном книжном рынке появится книга, которую хотелось бы рекомендовать серьезному читателю. « Архиепископ Василий (Кривошеин). Богословские труды » .

Те, кто в теме, знакомы уже с рядом изданий этого автора. В нижегородском издательстве «Братства Александра Невского» выходило несколько томов, представляющих и богословское наследие Владыки, и его мемуаристику, эпистолярное наследие, там же можно было почерпнуть сведения жизнеописательного характера.

Особенностью выпущенной сейчас издательством «Христианская библиотека» книги является полнота представленных богословских текстов, выстроенных по биографической канве их автора, на фоне исторического времени, в параллель с «внутренним» временем, развитием, размышлениями и «достижениями» самого архиепископа Василия.

Такую концепцию предложил составитель книги и автор биографических вступлений доктор исторических наук диакон Александр Мусин, уже много лет с увлечением занимающийся изучением как письменного наследия Владыки, так и его биографии. Получившийся в результате задуманного толстый, увесистый, большого формата фолиант с полным правом можно считать своеобразной энциклопедией, дающей информации намного больше той, как если бы мы в строке интернетовского поисковика набрали сочетание .

Сразу отметим работу в этом проекте чудесного и известного книжного дизайнера Бориса Трофимова. Он и на этот раз следовал своему принципу минимальными изобразительными средствами отразить «душу», глубинную сущность подготавливаемого издания. Без надуманной загруженности, псевдоэстетики, отталкиваясь от текста и смысла, Трофимов максимально «настроил читателя в лад», и своей графикой оформления помог понять содержание книги. Эти грани таланта книжного оформителя незаменимы, чтобы сделать из издания «событие». Именно благодаря и его видению, хочется надеется, появление «Трудов» станет таким событием для интересующихся православным богословием, церковной историей, замечательными личностями нашей Церкви. Прикасаясь к таким произведениям материальной и духовной культуры, невольно начинаешь говорить об «искусстве книги», о неравнодушности и увлеченности…

Эта книга задумывалась давно, материалы подбирались, накапливались и выстраивались годы, и в этом издателям как всегда помогали неутомимые родственники Владыки Василия, живущие в Париже, – его племянник Никита Игоревич Кривошеин с супругой Ксенией Игоревной. Надо сказать, они давно поставили себе жизненной задачей сохранить и передать последующим поколениям творческое наследие и живой облик святителя. Они собирают материалы о нем, всегда в курсе всего, что связано с его именем. К их советам, мнениям постоянно прислушиваешься, тем более что их открытость, доброжелательность, какая-то даже внимательная щепетильность в общении сочетаются иногда с удивительно твердой и недвусмысленной позицией, когда дело касается важных и принципиальных, на их взгляд, моментов. Вот такая творческая сплоченная команда работала над изданием.

Теперь к самой книге. Вынесенное на обложку имя автора – архиепископа Василия (Кривошеина) однозначно не затерялось среди множества известных имен церковных деятелей ХХ века. Эпитеты «ученый монах», «красный антисоветчик», «неудобная фигура» – это всё применимо к нему и характеризует личность Владыки с разных сторон. Он и «не навязывал», но его и слушали. Он и в глубине веков, в отвлеченных, казалось бы, богословских изысканиях, и одновременно современен и актуален сегодня.

Он и дотошный ученый, афонский аскет, полиглот, но он же и страстный оппонент и спорщик, неравнодушный к большинству современных ему событий как церковной, так и светской жизни. Он задевал и тревожил в людях глубинные пласты.

Вот случай. Еще в советские годы в далеко не столичном, а наоборот даже очень закрытом городе Горьком один молодой человек стал ходить в храм (понятно, что не по причине, скажем, чтобы быть «как все» в партии большинства). Ему в руки попался , где особое внимание его привлекла не очень большая статья о за подписью некоего монаха Василия. «Во какие монахи в церкви-то! Здорово пишут», – подумалось ему. Думал ли он тогда, что эта встреча с этим именем станет для него ключевой, знаковой на пути к вере?!

Годы спустя этот человек стал православным издателем и, памятуя о засевшем в памяти давнем впечатлении, поинтересовался, кто же такой этот «монах Василий». Было начало и продолжнеие: cегодня Вадим Матисов – директор издательства «Христианская библиотека», выпустившего книгу трудов архиепископа Василия (Кривошеина), афонского монаха.

Канва биографии Всеволода Александровича Кривошеина, ставшего Владыкой Василием, сама по себе чрезвычайно интересна. События ХХ века – революции, войны, геополитические противостояния, борьба идеологий, порой открытая, а зачастую «подковерная» – крутили и несли его в своей воронке так, что порой Божье присутствие и заступничество становились настолько очевидными, что об этом и сказать было просто. Да, Он его спас!

А в чём Божий Промысел? Зачем жизнь дана тому или этому? Ты молодой, ты уцелел в Гражданской войне, хотя мог и погибнуть, ты в Париже и слушаешь лекции в только что открывшемся Свято-Сергиевском институте. Ты в среде тех людей, «творениями» и «жизнеописаниями» которых сегодня книжные полки полнятся – , митрополит Евлогий (Георгиевский), Бердяев, Новгородцев, Вышеславцев, Карташев… Он дышит и наполняется этим, он молод… Но это ли нужно Всеволоду Кривошеину?

Почему так скоро и неожиданно он оказывается на Афоне, что привело его туда и как он реализует сформировавшееся желание остаться здесь?

Промысел… Он афонский монах с 1925 по 1947 год. Он становится «книжным червём», он поселяется в библиотеке Св.-Пантелеимонова монастыря, монастыря Руссик. Жизнь, практически лишенная внешних событий и обращенная внутрь, к богословию Святых Отцов, к постижению тайн богопознания. И всю последующую жизнь это выбранное направление деятельности останется доминирующим, несмотря на административную церковную работу, заинтересованное участие в проблемах «мира сего». Это позволяет так просто (без лукавств и по чину положенного ранжирования) поставить Владыку Василия в ряд наиболее заметных православных богословов ХХ века.

Богословские пристрастия его хорошо представлены и проанализированы во вступительных статьях к частям книги диаконом А. Мусиным:

Такое «патристичное» видение мира, «патристичный» подход к анализу любых не только теоретических, но и житейских проблем – действительно отражают глубинные качества личности Владыки Василия. Его опора на Предание, на Отцов Церкви всегда позволяла иметь свой взгляд в сложных вопросах, относящихся к Вселенскости Православия или межконфессиональных и юрисдикционных отношений.

Его «неклановость», «непартийность» обосновывались прежде всего тем, что он был, как говорится, «человеком Церкви». И это вовсе не означало его неучастия в мирской жизни. Наряду с подмеченной его современниками чертой «не навязывать другим своего мнения», история оставила нам примеры, как архиепископ Василий (Кривошеин) открыто выступал и на Поместном соборе 1971г., и в переписке против того, что считал неправильным в церковной или политической реальности тех трудных десятилетий ХХ века.

Скромность, граничащая с полным и каким-то естественным, без внутренней борьбы, безразличием к деталям быта, показывает нам в нем образец «идеального» монаха. Такой идеал может быть собирательным, молитвенным, подвижническим и духоносным, направленным на спасение вокруг нас тысяч посредством лично тобой достигнутой благодати, как у преп. Серафима Саровского.

А может быть и таким, который расставляет спасающимся огонечки в виде богословских толкований и разъяснений на не всегда очевидном пути к Богу Истинному, чем, собственно, и занимались Святые Отцы, коллективно создавая Предание.

Василий – такой «ученый монах».

Комфорт и поглотившее мир сегодняшнее потребительство с лёгкостью были вытеснены у Владыки сладостью богопознания. Он был натурой словоцентричной!

Думая о нем, чаще всего мысленно обращаешься к фотопортрету – «умные» глаза за толстыми увеличительными стеклами очков, в руке – перо, на столе – рукопись… Еще сожалеешь невольно о временах, когда переписка велась «дедовским» методом: письма писались на материальном носителе, именуемом «бумагой», и почтой путешествовали по миру из пункта «А» в «Б».

От тех времен остаются архивы, которые потомки достают из ящиков письменных столов и долго разбирают. Остаются Личности…

Но, возможно, и не в таких ностальгических пристрастиях кроется истина. Может быть, будущее богословие будет произрастать на «е-мэйлах» и летать через космические спутники связи. Ведь Бог Один и Тот же во все времена, какими бы путями к Нему ни двигаться.

Вопреки распространенному мнению о противостоянии Церкви и науки, в мире — большое количество верующих ученых. О 15 из них — священниках и монахах, которые внесли значительный вклад в разные области науки, наш рассказ.

Существует ошибочное мнение, что Церковь против образования и науки. Сформировано оно вследствие существующего стереотипа, который говорит о том, что вера и наука несовместимы, так как настоящий ученый может доверять только фактам, а верующий — не способен к объективному мышлению. Также распространен стереотип о том, что люди верят в Бога в силу своей необразованности, наивности и неспособности критически мыслить.

На самом деле это не так. С давних времен крупнейшие библиотеки и первые университеты возникали зачастую при монастырях. Миссионеры вместе с проповедью о Христе несли просвещаемым народам и грамоту: так, святые Кирилл и Мефодий разработали первую азбуку для славянских народов. Первая типография Ивана Федорова была создана с благословения митрополита московского Макария, а сам Иван Федоров принадлежал к ближайшему окружению Макария и был человеком ученым и глубоко верующим. А сколько было и остается в мире ученых-христиан, которые занимаются естественными науками?

Примечательно и то, что многие замечательные научные открытия и изобретения принадлежат христианским священникам и монахам. Эти люди понимали, что, занимаясь наукой, мы познаем творение Божие, апознавая творение, можно приблизиться к познанию Творца, подобно тому, как, узнавая назначение и свойства глиняного кувшина, мы узнаем замысел и идею его создателя, гончара. В этой статье мы расскажем вам о пятнадцати ученых-священнослужителях и монахах. Но, безусловно, подобных примеров в истории было гораздо больше…

Ученые — католики

Уильям Оккам — монах-францисканец, сформулировавший знаменитый принцип логики, известный как «Бритва Оккама»

Уильям Оккам

1. Уильям Оккам (1285-1347)

Английский философ, монах францисканского ордена.

Один из величайших логиков всех времен. Отец современной эпистемологии - науки о знании. Развил принцип мышления, получивший название «бритва Оккама». Он формулируется следующим образом: «Не следует умножать сущности без необходимости». Этот принцип означает, что если нужно объяснить какое-то явление, то чем меньше новых понятий, фактов и логических шагов мы для этого используем, тем лучше.

2. Николай Кузанский (1401-1464)

Католический кардинал Николай Кузанский изобрел рассеивающую линзу для очков

Николай Кузанский

Крупнейший немецкий мыслитель XV века, учёный-энциклопедист, математик, католический кардинал.

В сфере астрономии одним первых высказал идею о том, что Вселенная бесконечна и не имеет центра ни на Земле, ни на Солнце, а также о том, что все светила движутся и состоят из веществ, сходных с земными (а не из «вечного эфира», как считали последователи Аристотеля). Вероятно, космологические труды Николая Кузанского повлияли на взгляды Коперника и Галилея. Он написал математические трактаты «О квадратуре круга» и «О соизмерении прямого и кривого», то есть о спрямлении окружности. Работая в сфере оптики, изобрёл рассеивающую линзу для очков.

3. Филипп Маттеус Ган (1739-1790)

Филипп Маттеус Ган

Немецкий изобретатель и священник.

Изучал теологию в Тюбингенском университете, а также увлекался математикой и механикой. Разработал машину, воспроизводящую движение небесных тел, что принесло ему широкую известность в Германии. Интересовался трудами математика Лейбница и вслед за ним одним из первых в мире изобрел счетную машину.

После работ над счетной машиной вернулся к вычислительной технике. Разрабатывал новые часовые механизмы и астрономические приборы.

4. Грегор Мендель (1822-1884)

Грегор Мендель — настоятель аббатства, начавший свои исследования по генетике в монастырском садув

Грегор Мендель

Начал свои исследования в саду при монастыре. Ему удалось сформулировать основные законы, объясняющие, каким образом живые организмы наследуют внешние признаки своих родителей. В наши дни три закона Менделя изучают в средней школе.

В 1868 году Менделя избрали аббатом Старобрненского монастыря, и он перестал заниматься биологическими исследованиями. Только в начале XX века ученые-генетики заново открыли законы, которые за три десятилетия до них уже вывел Мендель.

5. Жорж Леметр (1894-1966)

Жорж Леметр — бельгийский астроном и священник, который впервые сформулировал «теорию Большого взрыва»

Жорж Леметр

Бельгийский астроном и математик, католический священник.

Леметр - герой Первой Мировой войны, награжден Военным Крестом. После войны он изучал в университете математику, физику, астрономию и теологию. В 1923 уже в сане аббата продолжил образование в Кембридже, а позже занимался астрономией в Гарварде (США). В 1960 Леметра избрали президентом Папской академии наук.

Основной научный вклад Леметр внес в астрофизику и космологию. Он первым сформулировал теорию расширяющейся Вселенной и ее зарождения из «первоначального атома». Позже теория была названа «Большим взрывом», и под этим названием известна в науке сегодня.

ПРАВОСЛАВНЫЕ УЧЕНЫЕ

6. Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский (1877-1961)

Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) внес огромный вклад в развитие регионарной анестезии, а его учебником по гнойной хирургии пользуются до сих пор

Замечательный русский хирург, доктор медицинских наук, профессор. И при этом - епископ Русской Православной Церкви.

Святитель Лука (Войно-Ясенецкий), архиепископ Симферопольский

В России его времени многие даже несложные операции заканчивались смертью пациента из-за неправильного применения анестезии. Хирург Войно-Ясенецкий одним из первых развил регионарную, или проводниковую, анестезию. Впоследствии она стала одним из основных методов анестезии.

Епископ-хирург провел сотни сложнейших операций на глазах. Зафиксированы случаи, когда благодаря его операциям и помощи Божией зрение обретали люди, слепые от рождения. Он продвинул мировую науку в области гнойной хирургии. Его книга «Очерки гнойной хирургии» в 1946 году в СССР получила сталинскую премию I степени (несмотря на то, что была написана действующим православным епископом). О своей жизни и служении сам святитель Лука рассказал в автобиографии «Как я полюбил страдание».

7. Алексей Алексеевич Ухтомский (1875-1942)

А.А.Ухтомский — иеромонах в миру, открывший принцип доминанты в работе человеческого мозга

Алексей Алексеевич Ухтомский

Русский и советский физиолог, академик Академии наук СССР, создатель учения о доминанте, иеромонах.

Ухтомский был иеромонахом в миру, делегатом Поместного Собора Русской Православной Церкви 1917-1918 года, на котором было восстановлено патриаршество. Активно участвовал в совещаниях по воссоединению со старообрядцами.

В 1920 году Ухтомский был арестован чекистами и отправлен в особое отделение ВЧК на Лубянке, где находился до января 1921 года. Интересно, что в тюрьме он читал сокамерникам лекции по физиологии. Однако уже вскоре ученый-монах был выпущен на свободу и возглавил кафедру физиологии человека и животных Петроградского университета.

Основной вклад Ухтомского в науку - разработанный им принцип доминанты как новое учение о работе мозга. Эта теория помогает объяснить фундаментальные аспекты поведения человека и психических процессов. За эти работы в 1932 году Алексей Алексеевич награждён Ленинской премией.

Во время войны Ухтомский оказался в блокадном Ленинграде. Участвовал в организации работы учёных на нужды обороны, руководил исследованиями по травматическому шоку. За неделю до голодной смерти он продолжал заниматься наукой и подготовил доклад «Система рефлексов в восходящем ряду», прочитать который уже не успел.

8. Павел Александрович Флоренский (1882-1937)

Расстрелянный в 1937 году священник Павел Флоренский даже в лагерях сделал более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара

Павел Александрович Флоренский

Русский православный священник, богослов, религиозный философ, учёный, поэт. Флоренский закончил физико-математический факультет Московского университета, был знаком и дружен со многими знаменитыми поэтами Серебряного века, сам писал стихи и печатался в ряде литературных журналов. Затем поступил в Московскую духовную академию и в 1911 году принял священство.

В двадцатых годах вернулся к занятиям физикой и математикой, работал в Главэнерго, принял активное участие в разработке и внедрении знаменитого плана ГОЭЛРО (Государственной электрификации России). Одновременно работал в Комиссии по охране памятников и старины Троице-Сергиевой Лавры. В 1924 году выпустил большую монографию о диэлектриках. Его научную деятельность поддерживал Лев Троцкий, что в тридцатые годы сыграло роковую роль в судьбе Флоренского. Когда начались преследования, Павел Александрович имел возможность эмигрировать, но счел необходимым остаться на родине, понимая, что обрекает себя на арест, лагеря и мученическую смерть.

В нечеловеческих условиях лагерей Флоренский продолжал научные исследования. Так родилась книга «Вечная мерзлота и строительство на ней», и было сделано более 10 научных открытий, связанных с добычей йода и агар-агара в Соловецком лагере. В 1937 году Флоренский был расстрелян по приговору особой тройки НКВД.

9. Алексей Федорович Лосев (1893-1988)

Крупный исследователь античности и эпохи Возрождения А.Ф.Лосев вместе с женой тайно принял монашеский постриг

Алексей Федорович Лосев

Всемирно известный философ и филолог, деятель советской культуры. В монашестве — Андроник.

В 1929 года вместе с женой тайно принял монашество. Супруги Лосевы в постриге были наречены Андроником и Афанасией. Лосев до самой смерти носил монашескую скуфью.

Он отвергал марксизм и официальную философию - диалектический материализм, за что был арестован и приговорён к 10-ти годам лишения свободы. Отбывал наказание на строительстве Беломорско-Балтийского канала, где почти полностью потерял зрение.

Лосев - один из крупнейших исследователей античности и эпохи Возрождения. Переводил труды Аристотеля, Плотина, Секста Эмпирика, Прокла и Николая Кузанского. Год за годом и том за томом выходили новые книги Лосева по античной эстетике. В его библиографии — более 800 произведений.

10. Игуменья Серафима (Чёрная) (1914-1999)

Игуменья Серафима (Чёрная) — один из разработчиков космического скафандра, она также изобрела технологию латексного производства

Советский учёный-химик, инженер, монахиня. В миру — Варвара Васильевна Чёрная . Настоятельница московского Новодевичьего монастыря в 1994-1999 годах.

С детства была воспитана в православной вере. В годы Великой Отечественной войны работала заместитель главного инженера Московского завода «Каучук». Позже занималась научными разработками в Институте резиновой промышленности, где была заместителем директора в течение 16 лет. Участвовала в разработке космических скафандров. Основала новую отрасль резинового производства - латексную технологию. Эта технология применяется при разработке защитных средств из латекса, а также латексных шаров-пилотов для зондирования атмосферы. При участии Варвары Черной создан скафандр для Юрия Гагарина, в котором он полетел в космос.

В 1994 приняла Варвара Черная монашеский постриг. Она стала первой настоятельницей Новодевичьего монастыря после его возвращения Церкви. При ней были отреставрированы храмы монастыря и воссоздано их внутреннее убранство, введен монашеский устав, возрождены иконописная и золотошвейная мастерские.

Игуменья Серафима внесла значительный вклад в сооружение храма-памятника Новомучеников и Исповедников Российских в Бутово. Именно там, на Бутовском полигоне, в числе тысяч расстрелянных священников был убит и её дед, митрополит Серафим (Чичагов). В 1997 году он был прославлен в лике новомучеников Русской Православной Церкви.

Наши современники

Теперь мы познакомим вас с некоторыми из наших современников, посвятивших себя священническому служению и одновременно внесших весомый вклад в развитие науки. Эти люди каждым днем своей жизни доказывают не только возможность совмещения науки и религии, но и удивительную гармоничность, полноту такой жизни и служения.

А.И.Половинкин — доктор технических наук, до рукоположения руководивший Волгоградским политехническим институтом

Священник Русской Православной Церкви, настоятель храма Рождества Христова Волгоградской епархии, а также первый проректор Царицынского православного университета.

Доктор технических наук, профессор. С 1983 по 1988 год А. И. Половинкин руководил Волгоградским политехническим институтом в должности ректора. Большое внимание уделял компьютеризации учебной и научной работы, результатом чего стало создание мощного по тем временам вычислительного центра, началось широкое применение персональных компьютеров.

Наиболее широко известной работой Александра Ивановича Половинкина стала его неоднократно переизданная книга «Основы инженерного творчества». Символичны его награды, которыми отмечены его заслуги как ученого и как священнослужителя: орден «Знак Почета» и орден преподобного Сергия Радонежского.

По благословению духовника, протоиерея Александра Меня, закончил Московскую Духовную Академию советский ученый-биолог А.И.Борисов

Александр Ильич Борисов

Советский учёный-биолог, публицист и общественный деятель, священник Русской Православной Церкви.

Работал в Лаборатории радиационной генетики Института биофизики Академии наук СССР. Защитил диссертацию по генетике с присуждением учёной степени кандидата биологических наук.

По благословению своего духовника отца Александра Меня оставил научную работу и окончил Московскую духовную семинарию, а затем Московскую духовную академию. Долгое время не мог быть рукоположен в сан священника из-за противодействия властей.

В 1989 году рукоположение, наконец, стало возможным, и таинство состоялось. В 1991 году отец Александр был назначен настоятелем храма святых бессребреников Космы и Дамиана в Шубине. В этот приход перешла значительная часть духовных детей погибшего протоиерея Александра Меня.

13. Монахиня Анувия (Виноградова)

Н.М.Виноградова, археолог, востоковед с мировым именем, приняла монашеский постриг с именем Анувия в 2010 году

Историк, археолог, учёный с мировым именем. Действующий старший научный сотрудник Российской академии наук, член-корреспондент Немецкого археологического института.

Монахиня Анувия (в миру — Наталия Матвеевна Виноградова) много лет работала в Институте востоковедения Российской академии наук, ездила в археологические экспедиции в Таджикистан. Защитила диссертацию, написала несколько монографий об археологических памятниках Таджикистана и более 100 научных статей.

В 2010 году Виноградова приняла монашеский постриг с именем Анувия. Вот уже много лет она совмещает монашество и науку.

Основное послушание монахини Анувии в монастыре - организация строительно-реставрационных работ. Матушка Анувия - казначея Иоанно-Предтеченского монастыря в Москве, еще со времен иночества активно участвует в его возрождении, за что удостоена и церковных, и светских наград.

«Разум – это дар Божий, грех отказываться от него», — протоиерей Кирилл Копейкин, кандидат физико-математических наук

Кандидат богословия и кандидат физико-математических наук, директор Научно-богословского центра междисциплинарных исследований Санкт-Петербургского государственного университета, доцент кафедры богословия Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, настоятель храма святых апостолов Петра и Павла при СПбГУ.

Закончил физический факультет Санкт-Петербургского государственного университета, потом аспирантуру, защитил диссертацию, работал в особом конструкторском бюро «Интеграл» при университете.

По окончании С.-Петербургской Духовной семинарии рукоположен митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским Иоанном во диакона, 6 июня 1993 года рукоположен митрополитом Иоанном во иерея.

Отец Кирилл пишет, что наука и религия не противоречат друг другу:

«Посмотрите Священное Писание. Апостол Павел говорит, что наше служение Богу есть служение разумное (Рим.12:1)… Разум – это дар Божий, грех отказываться от него. Другое дело, что всё не сводится к одному только разуму. Самое неожиданное, с чем мы сталкиваемся, когда в нашем исследовании мира доходим до фундаментального уровня, до квантомеханических объектов, это то, что объекты похожи, скорее, на нечто психическое, чем на физическое» .

15. Сергей Владимирович Кривовичев (родился в 1972 году)

«Научная работа подразумевает очень тонкую духовную интуицию», — доктор геолого-минералогических наук, диакон Сергей Кривовичев

Геолог, ученый, доктор геолого-минералогических наук, диакон.

Сергей Кривовичев закончил геологический факультет СПбГУ. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертацию. Работал на кафедре кристаллографии СПбГУ в должности доцента, ныне — профессор и заведующий кафедрой.

Награжден медалью для молодых ученых Российского минералогического общества, медалью для молодых ученых Российской академии наук, медалью Европейского минералогического союза.

Автор более 200 статей в отечественных и международных научных журналах, соавтор открытия 25 новых минеральных видов на месторождениях России. В его честь назван новый минерал кривовичевит. Специалист в области рентгеноструктурного анализа, автор более 400 структурных расшифровок.

В 2004 году рукоположен в сан диакона. О своей жизни и работе Сергей Владимирович говорит: «Мы расшифровываем кристаллические структуры соединений, внутреннее положение атомов, - по сути, открываем новую реальность. Мы заглядываем туда, куда никто никогда не заглядывал. И когда ты это видишь, ты уже не мыслишь себя без этой спрятанной красоты. Такая работа дает интеллектуальную и духовную радость.

Как говорил академик Н. Н. Боголюбов, не бывает неверующих физиков . Научная работа подразумевает очень тонкую духовную интуицию. Ведь, в итоге, наука построена не на рациональности, а на созерцании».

Эти слова нашего современника, одного из самых молодых профессоров России (профессором отец Сергий стал в возрасте 35 лет), счастливого отца шестерых детей - лучший ответ на вопрос о совместимости науки и веры.

Подобных ученых мужей в истории — гораздо больше. По этим ссылкам Вы можете познакомиться с их трудами, открытиями, биографиями. Также будем рады, если вы поделитесь интересной информацией в комментариях.

Список христиан, занимавшихся наукой: https://en.m.wikipedia.org/wiki/List_of_Christians_in_science_and_technology

Список священников-ученых западной церкви: https://en.m.wikipedia.org/wiki/List_of_Roman_Catholic_cleric-scientists

Наука и религия не совместимы?

Материал подготовил семинарист III курса Алексей Мигальников

Вконтакте

Митрополит Антоний (Храповицкий)

О монашестве ученом

Заводим речь об этом предмете согласно обещанию, данному нашим читателям полгода назад в ответ на вопрос в области церковно-приходской практики: „может ли монах проповедывать". На основании примеров из святоотеческой истории мы утверждали, что может, но за послушание, и обещали посвятить особую статью для раз яснения того, как совмещается подвиг жизни монашеской с пастырскою деятельностью.

Что такое монашество по существу? Как жизненный принцип, монашество заключается в том, чтобы ставить единственною целью своей жизни созидание своего внутренняго человека, т. е. уничтожение греховных склонностей или „совлечение ветхаго человека, тлеющаго в похотех прелестных, и воплощение в себе новаго человека, т. е. духовных совершенств, заповеданных учением благодати.

Подобное определение цели принятия монашества явствует и из чина пострижения и из всех отеческих писаний о монашеской жизни, между коими главнейшия состоят из указания, во-первых, свойств греховной природы нашего падшаго естества и средств к исторжению их (учение о восьми пороках), и, во-вторых, из раскрытия способов к усвоению совершенств богоподобия и описания свойств последняго (добродетели). Но монашеская жизнь по отеческим творениям и по фактам своей пятнадцативековой истории являлась не как принцип только и не как раскрытие чисто суб ективнаго психическаго процесса постепеннаго христианскаго возрастания человека, но и как известный специализированный способ применения этого процесса к жизни, как известный определенный индивидуальный и общественный быт. Раскрытием и регламентацией этого способа занимаются монастырские уставы, сохраняющиеся в предании и писанные.

Вопрос о совмещении монашества с пастырством, естественно, возникает потому, что пастырство есть деятельностьобщественная, требующая от пастыря и духовнаго участия в жизни мирян, и постояннаго внешняго соотношения с людьми, а монашество ставит своею единственною целью внутреннее самовоспитание, средством же к нему уставы предлагают уединение и отрешение от мирских людей и дел. Впоследствии даже психический процесс усовершенство вания был специализирован почти исключительно к покаянию и самый подвиг монашества с ужен до понятия подвига покаяния,.— прибавим, параллельно с подобным же пониманием существа христианской религии вообще, каковое ея понимание имелось еще у преп. Ефрема Сирина, а после Дамаскина стало господствующим, чтобы не сказать исключительным, до наших дней.

Когда начинаешь говорить о совмещении пастырства с принципом монашества, возражатели прерывают: монаше-ство, как учреждение, не есть принцип, ибо, как таковой, оно ничем не различается от христианства вообще, а потому вопрос может быть только о совместимости уставов с пастырскою деятелыюстью, на что ответ ожидается, конечно, прямо отрицательный. Но нам кажется, что монашество отличается от общехристианских обязанностей и по существу, не как нечто высшее их, что невозможно (Матф. V, 48 относится ко всем христианам), но как известное специальное их определение. Усовершенствование возможно двумя путями. Я могу войти в условия того быта, в котором я создан, и, — „пребывая, по слову апостола, в том звании, в котором призван", — ставить себе целью совершеннейшее исполнение своих бытовых (семейых, общественных и пр.) обязанностей и вместе с тем созидание своего внутренняго человека так, чтобы быть в этом звании совершенным. Так равноапостольный Владимир, приняв крещение, остается семьянином и властелином, но то, что прежде ему служило средством для злодеяний, становится теперь путем к доброделанию, он желает исполнить все заповеди евангелия, но прямым долгом своим почитает возращение в себе добродетелей, — необходимых для правителя: мудрости и милосердия. Он призван в звании князя и семьянина и желает быть князем и сем янином христианским.

Возможен и иной путь спасения. Человек, желающий спасаться или воплощать в себе христианския совершенства, отыскивает не способы их наилегчайшаго проведения в свой быт, но ищет такого быта, в котором для него эта цель наилегчайшим образом достижима. Но в таком случае спросят нас: надо назвать монахом и того, кто в качестве подобнаго быта выбрал бы жизнь брачную? Св. Писание история церкви на это отвечают,что для целей духовнаго совершенствования, как единственных в жизни, человек не изберет жизни брачной, хотя и в последней путь нравственнаго совершенствования для него не пресечен (I Кор. VII, 32—40), что количество способов к удобнейшему достижению евангельских совершенств ограничено тремя монашескими обетами 25). Все ли способы легчайшаго спасения обнимает наше монашество, или возможны и другие, не вошедшие в него исторически, — это вопрос другой, но несомненно,что учреждение монашества пред являет свое самосознание, как известнаго принципа вообще, а не как его определеннаго бытового приложения только. Это явствует из самых обетов пострижения — чисто моральных: послушания, нестяжания и девства и из всего чина, где нет речи об обязательности известнаго сложившагося бытового режима. To же подтверждает и история монашества: сперва были только анахореты, затем явились киновии и уставы, потом явилось житие скитское, столпническое, Христа ради юродство, даже миссионерство (из Киева напр.).

Уставы, т. е. регламентировка монашеской жизни и быта, касаются только киновий и скитов все прочие виды существовали без них. Даже более: теперешний обет — пребывать в монашестве и даже в том же монастыре, даже до смерти, явился впоследствии, а прежде пустынножительство принималось и на время. Но, скажут, те виды монашества имеют традицию в лице великих угодников; а имеет ли ее пастырская деятельность монахов? Имеет в лице древних святителей вселенских, которые не считали изменой для своего подвига жизни выходить из пустыни на патриаршие престолы; имеет и в лице святителей новей-ших, которые, принимая монашество по окончании курса богословских наук, несомненно шли прямо на подвиг пастырства в чине иноческом и, готовясь одинаково к тому и другому, тем самым исповедали свою веру в их полную совместимость; таковы свв. Димитрий Ростовский, Иннокентий Иркутский, Тихон Задонский. Правда, мы не имеем строго формулированных и авторизованных церковию регламентаций такого быта, но ведь и монастырское монашество их получило не до своего историческаго возникновения, a значительно после, и между тем от этого не стало лучше и почтеннее, нежели прежде. Церковная жизнь сама в себе несет свою святость и свое оправдание: не регламентация ее узаконяет, но напротив ею-то проверяется и авторизуется; церковь верует в единосущие Отца и Сына не потому, что так решили два собора, но соборы эти признаны, потому что оказались с внутреннею жизнью церкви согласны. Итак, вполне законно ставить вопрос о совместимости пастырства с монашеством, как с принципом, как с известным внутренним расположением жизни, и отвечать на этот вопрос в смысле утвердительном с церковно-исторической точки зрения. Но религиозная жизнь интересуется не столько доказательствами положений, сколько их принципиальным раз яснением; поэтому, кроме исторических доказательств, мы бы желали иметь и жизненное выяснение того, как может христианин об единять в своей душе аскетизм и попечение о душах ближних. Прежде нежели дать прямой ответ, остановимся на тех явлениях современной церковной жизни, которыя вызывают самый вопрос вместе с желанием ответа отрицательнаго; явления эти происходят из неправильнаго взгляда, как на монашество, так и на пастырство, и выражаются в следующаго рода недоуменных указаниях.

Указывают именно на то, что сочетание этих двух званий так же мало удается молодым ученым инокам, как служение двум господам: или одному будешь служить, a o другом нерадеть, или о последнем заботиться, a o первом небречь. При этом молодость и постоянно питаемое повышениями честолюбие скоро могут заставить позабыть о спасении себя и других и извинять свои грехи против монашества пастырскими обязанностями, а грехи против пастырскаго долга — ссылкой на монашеские обеты; пренебрежение молитвой, посещением храма, постом, бедностью монашескаго жития, забвение иноческаго служения, простоты в обращении с низшими и безхитростной искренности с высшими и т. д. — все это склонны оправдывать указанием на необходимость сохранить представительство педагогическаго авторитета. Участие же в мирских обедах и собраниях, раз езды по гостям и т. п. молодой инок — пастырь и педагог готов об яснить необходимостью поддерживать общение с сослуживцами ради общей пользы школы. Но враг силен и если с ним не бороться, „облекшеся во вся оружия Божия", то он скоро овладевает монахом и грозит его сделать человекоугодником и плотоугодником, принижая дух его к земле и отчуждая от всякаго парения горе. Вот почему монахи пустынные относятся к своей ученой братии более враждебно, чем к пастырям мирским. Какова же пастырская деятельность молодого ученаго монашества, если ради нея пренебрегается аскетизм? Конечно есть и истинные пастыри-педагоги, каков был св. Тихон Задонский и Макарий Алтайский особенно, но их меньше, чем ученых аскетов, потому что аскетом может быть ученый монах, как педагог по призванию, так и чуждый сего призвания, но педагогом — монах, лишенный пастырскаго призвания, никогда не будет. Пастырское дело — дело трудное; аскетизм уединенный требует самоотречения внешняго, телеснаго; правда, это будет не настоящий христианский аскетизм, но теперь и таким удовлетворяются, в котором преобораются лишь плотския страсти, а об искоренении безсердечия, сухости и гордости заботятся в обителях меньше, чем прежде; да это и психологически трудно, когда вся религия для многих приобрела характер только покаяния. Труднейшее самоотречение требуется для пастырскаго аскетизма: здесь недостаток смирения, терпения и самоумерщвления будет сказываться гибельными последствиями на каждом шагу. Поэтому от пасения душ своих питомцев монах-педагог нередко отказывается и впадает в то самое искреннее заблуждение, что так как он ведет это дело исключительно за послушание церковной власти, то он обязан лишь применять суще-ствующия узаконения, наказывать известные проступки предусмотренными в уставе семинарий карами и наблюдать за канцелярией и экономией. Нося священный сан и одежду, такой педагог рискует совершенно отожествиться с фрачными чиновниками и естественно родителям учеников остается только недоумевать, для чего монаху дали послушание, столь мало имеющее связи с духовным его возрастанием, которое есть единственная цел послушания. При этом частые переводы монаха-педагога из одной школы в другую препятствуют ему усвоить даже такую степень привязанности к ней, какую естественно (помимо аскетизма) усвоивают светские наставники-старожилы. Оторванный от воспитывающей среды монастырской и постоянно отрываемый от возможности полюбить от души какое-либо иное церковное учреждение, ученый монах естественно подвергается искушению любить всеми силами души... только самого себя и затем с двойною силою ставить вопрос о совместимости пастырской деятельности с монашеством. Положительный и прямой ответ на него мы дадим в следующей главе.

В первой главе было выяснено, что хотя точное соблюдение всех внешних предписаний общежительных уставов несовместимо с пастырско-педагогическою деятельностью ученаго монашества, но отсюда нельзя заключать к несовместимости такой деятельности с самым званием или чином монашеским, который заключается прежде всего в принципе, а именно—в решимости расположить свою жизнь так, чтобы жить только для созидания в себе новаго человека; история св. отцев показала, что решимость эта остается исполнимою в самой действительности, если подобный искатель спасения принимается за деятельность пастырскую.

Нам должно теперь предложить посильное религиозно-психологическое выяснение подобнаго пути нравственнаго самоусовершенствования, для коего современная действительность отступает иногда так далеко, что в сознании многих, искренних даже христиан, пастырское звание является исключающим возможность монашескаго подвига.

В № 14 нашего издания были приведены те изречения ев. Писания о сущности пастырскаго служения и пастырскаго долга, которыми пользовались все отцы церкви, от св. Иринея до св. Тихона Задонскаго, при изложении обязанностей христианскаго духовенства 28). Из всех этих изречений явствует, что пастырское дело не есть деятельность внешняя для нашей души, деятельность, отрывающая человека от духовнаго бдения над своею ввутреннею жизнью, но — деятельность аскетическая, не в смысле умерщвления плоти, но в смысле иного, духовнаго самоумерщвления ветхаго человека (Иоан. X,. XIV—XVII; 1 Кор. IX, 19; X, 33; XV, 31; 2 Кор. IV, 5, 11, 12; Гал. II, 21; IV, 19; Фил. I, 25; II, 17; 1 Сол. II, 8; Иер. XXIII и XV; Иез. III, XIII, XXXIV и мн. др.). Пастырской деятельности (т. е. отрешенной от внутренней жизни) нет: существует пастырская совесть. Как пустынник забыл весь мир и смотрит лишь на Бога и на созидание своего внутренняго человека: так и для пастыря существует только одна цель жизни — созидание сего внутренняго человека, но не в себе только, а и в пастве. Всю паству свою за-ключает он в свою совесть и духовно отожествляется со всеми ему порученными от Бога душами. Нечто подобное испытывает добрая мать — христианка: она во всякий момент переживает настроение каждаго своего ребенка и за каждаго болит душой и трепещет, чтобы он не впал в грех, не забыл Бога; так молился за детей еще праведный Иов. Пастырь не живет для себя, он душу свою полагает за овцы и очищает души своих духовных чад с такою же ревностью, как бы свою собственную. Правда, он для этой цели употребляет и внешния средства (проповедь, общественное богослужение, частныя беседы), но все эти средства будут пастырским деланием, а не иезуитским штукмахерством, лишь под тем условием, если они являются непосредственным обнаружением процесса совести. Если я говорю проповедь против пьянства, то она совершенна лишь тогда, если я в своих проповеднических сетованиях чувствую себя так, как грешник, упрекающий себя за свои грехи, как добрая мать, умоляющая сына оставить какой-либо порок, более для нея мучительный, чем ея собственные недостатки. Из такого определения пастырскаго долга явствует, что и деятельность или образ жизни пастыря должен быть аскетический, внутренний. Пастырь должен много говорить, ходить и делать, но еще больше молиться, плакать, убивать эгоизм и гордость в тайнике своего сердца, должен помнить и посильно воспроизводить не только проповедь на горе, но и молитву с борением в саду Гефсиманском. Это положительная сторона пастырской совести, отрицательная выясняется отсюда с полною точностью. He тот есть плохой пастырь, который не знает по гречески и не имеет музыкальнаго слуха или внушительной наружности, но тот, кто не убил в себе себялюбия, как цели жизни своей, кто не умеет молиться, кто не умеет любить, сострадать и прощать. Ветхий человек, а не внешния несовершенства — вот главное препятствие в пастырском делании. А если так, то скажите, по искренней совести, выгодно ли или не выгодно для паствы, если за духовное возращение ея возьмется такой христианин, который именно это умерщвление в себе ветхаго человека сделал для себя единственною целью жизни, который ради нея отказался от всяких земных уз, от семьи, от родных, от имущества, от сословия, от своей воли, наконец? (в смысле всякаго рода вещественных привязанностей, симпатий, темперамента, привычек и пр.).

Что служит у нас препятствием — перейдем к реальной жизни—к успеху всякаго добраго начинания в любой общественной сфере — церковной, государственной, земной, литературной? Встреча человеческих самолюбий, нежелание деятелей поступиться личными преимуществами и корыстями, действенность в нас ветхаго человека. Возможны ли были бы кровавыя драмы истории, еслиб Алкивиады и Наполеоны слышали что-нибудь о монашеских обетах и признали их душой?

Кажется довольно сказано, чтобы с полною ясностью понять, что монашество, как известный жизненный религиозный принцип (а не отрешенная от него внешняя бытовая форма) — не только не умаляет пастырскаго делания, но всецело служит ему на пользу, почти целиком постулируется им. Если же действительность представляет иногда примеры противоположные, то в тех случаях, когда люди не видят в своих пастырских обязанностях ничего, кроме канцелярски-чиновничьяго дела, за каковое воззрение и получают возмездие, если не на земле, то на суде Божьем.

Но насколько доступно для сил человеческих сохранить духовное бдение над собою при необходимо встречающемся разсеянии в пастырском делании? Чем заменит он продолжительныя уединенныя размышления, бдения, Иисусову молитву, пост, телесный труд и др. монашеские подвиги, несовместимые с пастырским положением? Прежде всего не следует преувеличивать степень этой несовместимости и разуметь под пастырским положением его теперешней status quo. Частнейшия выяснения этой мысли излишни, ибо предоставляются совести каждаго; незнакомаго с положением дела отсылаем к статьям высокопочтеннаго протоиерея Иванцова-Платонова в аксаковской „Руси" в 1881 или следующем году.

Но если монах -пастырь и вовсе далек от мысли злоупотреблять своими льготами по отношению к внешнему аскетизму, то все же, чем он вознаградит время и силы, потраченныя на делание пастырское, на увещания, на проповедь,на писание или печатание, на беседы, на лекции и пр.? Пусть все это нужно для спасения других, пусть все это монах может исполнить даже лучше, чем мирской пастырь, но для его собственнаго-то духовнаго роста что принесет сия многопопечительная деятельность? Ответим на это словами аскета и проповедника — св. Иоанна Златоуста: „тот, кто дает ближнему денег, тот уменьшает свое имение, и чем более он дает, тем более уменьшится его имение. Но здесь (в деле проповеди) напротив: тогда-то более и умножается у нас имение, тогда-то более и возрастает это духовное богатство, когда мы обильно проливаем учение для тех, кои желают черпать оное" (Бес. 8 на кн. Бытия). Эту мысль св. отец с настойчивостыо повторяет до десяти раз в этих 67 беседах. Его же выясняет Господь свят. Тихону в видении. Когда этот, почти современный нам угодник Божий, живя уже на покое в пустыни, не преставал учить, благотворить и болеть душой за всех, то увидел однажды во сне, что он с великим трудом поднимается по крутой леснице к небу и ему грозит падение, но вот со всех сторон к нему подходят различные люди, старые и молодые, мужчины и женщины, и начинают его поднимать и подсаживать все выше и выше, так что он уже без всякаго труда и даже помимо собственных усилий приближается к небу. Итак, пастырское делание, как делание аскетическое, если его понимать не по-чиновничьи, a пo отечески, никогда не может вредить духовному возрастанию монаха. Твори его за послушание, но под послушанием разумей не только ряд формальных предписаний, но то расположение души и жизни, которое, по учению отцев, связано с самим саном священника и наставника. Обыкновенный отшельник преоборает страсти ради спасения своей души, а монах-пастырь — ради спасения многих душ; первый противопоставляет греховным сластям сладость любви божественной, а второй эту любовь понимает с двойною силой, наблюдая духовный рост множества христианских душ; первый видит Христа в молитве и в благодатных озарениях своей совести, второй может видеть Христа в жизни людей, — наблюдать постоянно воспроизводимую в жизни Голгофу, Пасху и Пятидесятницу; первому меньше искушений ко злу, за то второму больше побуждений к добру; первый умертвил себя для Христа, а второй для Христа и для ближних, для Христа в ближних.

Но, говорят, человек слаб, так что внешнее даже соприкосновение его с мирскою жизнью может его подвергнуть омирщению, чувственности, честолюбию, празднословию. Отвечаем — да, всего этого должно остерегаться монаху-пастырю. Но свободен от искушения человек не будет и в пустынно-обители: чувственность притягивает его симпатии к украшению келлий, мелочному лакомству и проч., а честолюбие находит пищу в повышениях по монастырской иерархии. Ему легко не празднословить, что трудно для ученаго, но за то первому трудно сбхраниться от сухости, безучастности и (да не огорчится на нас никто) духовной гордости; напротив, второго любовь к папстве очистит от многих грехов (Иак. V, 20). Впрочем, зачем считаться грехами? Будем лучше хвалиться подвижниками. У пустынников есть великие постники, известные всему православному миру молитвенники; у монахов ученых не в пустынях, а в семинарских стенах воспитывались такия евангельския души, как святители Димитрий, Иннокентий, Тихон. Наконец, кто из пустынных отцев наипаче ублажается? Опять же старцы, т. е. учители духовные, учившие добродетелям не монахов только, но и мирян. Итак, аскетизм, даже отшельнический, разрешается в пастырство по слову рекшаго: веровах, тем же и возглаголах. He пастырство с монашеством несовместимы, но равно гибельны для церкви внешнее юридическое понимание того и другого подвига.

О желательной деятельности монастырей

Прочитав такое заглавие, читатель уверен, конечно. что речь будет о монастырских школах и больницах для бедных, об устроении в обителях рациональных хозяйствт в пример и помощь крестьянским хозяйствам и т. д. He отрицая полезности таких учреждений, мы однако не можем не предостеречь всякаго требователя подобных реформ — напоминанием о том, что как ни давно уже раздаются словесныя и печатныя заявления о их необходимости, но тем не менее оне почти вовсе нигде в России не прививались, да и едва ли привьются, так как, будучи заимствованы из латинских филантропических орденов, эти реформы в таком виде вовсе не имеют у нас почвы ни во внешних условиях монастырской жизни, ни в самых принципах православнаго аскетизма. Но прежде, чем перейти к выяснению обоих положений, мы просим читателя извинить такой неожиданный для него оборот дела и принять во внимание: 1) что мы отрицаем возможность не монастырской филантропии вообще, а излюбленных казенных форм ея, и 2) беремся обсуждать дело не в принципе, а на факте, оставаясь в стороне со своими собственными взглядами.

Итак, знает ли читатель, что большинство мужских монастырей в настоящее время малолюдно и состоит из людей очень малограмотных? Что оно бедно, т. е. не преизбыточествует, но нуждается в средствах? Что женския обители почти все буквально нищенствуют? До школ ли тут, до больниц ли, когда есть нечего и петь в церкви некому? Но может быть нам ответят, что просветительно-филантропическая деятельность монастырей желательна, хотя бы в самых микроскопических дозах, не столько ради благодетельствуемых, сколько ради самих благодетельствующих. Действительно, люди, не знающие монастырскаго быта, говорят: главнейшая причина монашеских пороков —праздность; дайте монаху дело, наполняющее жизнь его смыслом, и он отстанет от всего худого.

Итак, приходская школа или больница должна занять монашеские досуги: но ведь эти учреждения нуждаются в людях способных, а они и без того все состоят казначеями, ризничими, келарями и проч. Это раз, а второе: многие ли личности из числа братства требуются в участники воспи-тания и лечения? He менее ли трех —четырех? А остальные причем останутся? Однако главнейшее затруднение не в этом, а в том, действительно ли филантропическая деятельность, и притом привитая монастырю извне, может наполнить смыслом жизнь монахов настолько, что даже порочные между ними обновятся духом под влиянием упражнений человеколюбия. Монашество есть учреждение консервативное по преимуществу, живущее теми же самыми идеалами, при коих оно создано полторы тысячи лет тому назад. Худо ли, хорошо ли эти идеалы осуществляются в наших монастырях, но всякий, кто знает жизнь последних, согласится, что если чем и держится остаток монашества, то силою грандиозной традиции, а именно великими примерами древних авв и русских подвижников и огромными томами преданий о божественном, чудесном содействии иноческим подвигам. Общественные идеалы тоже не чужды монаха-простолюднна (а таковых 95%), но они слишком определенны, чтобы вмещать в себя всякия формы служения ближним, какия только придут в голову европействующей интеллигенции; они, затем, слишком распространенны, будучи не монашескими только, но и общенародными, они, следовательно, сильны, если не логикой, но бытом и историей. Эти идеалы представляют весь мир, содержимым непосредственно силою Божией, по молитвам церкви; люди мирские, преданные нуждам дня, оскудели в молитве, но вот это великое дело на земле берут на себя некоторые из многих, и, освободив себя от жизненной суеты, ограждаются стенами и день и ночь предаются молитве за оставшихся в мире, за благосостояние церквей, за императора и люди. Но не столько их грешною молитвой, сколько предстательством великих святых на небе и действиями ниспосланной благодати Божией, проявляющейся в чудотворных иконах и мощах угодников, держится мир; дело же теперешних служителей Бога — окружить эти источники благодати благолепным чином священнослужения, чтобы с тем большим удобствоме могли из него черпать все приходящие. Пусть не убеждения самих монахов, а благолепие обители: святыня, священнослужение, порядок монастырской жизни, чтение житий в трапезе, красота монастырских зданий и проч. — воздейетвует на души молящихся,—так думают монахи. Ценность обычнаго, естественнаго человека, как духовнаго руководителя ближних, в наших традициях, перешедших в народно-монашеское мировоззрение, низведено до ничтожнейшей величины: все дело духовнаго просвещения богомольцев они возлагают на сверх естественную силу благодати, на действенность самаго быта обители, отображающаго собою священную древность. Итак, кроме личнаго нравственнаго самосовершенствования чрез подвиг смирения поста и молитвы, монах высоко ценит дело поддержания „ благолепнаго чина" и на сей последний смотрит, как на единственное серьезное средство истиннаго пастырства. Заговорите о приходских школах или больницах хорошему валаамцу или афонцу: едва ли вы встретите иное отношение к вашему предложению, чем у крестьянина к изучению французскаго языка. Да мало того, нарветесь еще на цитирование „Правил монашескаго жития", согласно которым монах только по трем причинам может покинуть обитель, из коих третья гласит: „аще будут обучатися мирстии отроцы". Правильно ли монашеское мировоззрение—не знаем, но что оно именно таково, как изложено, в этом можете убедиться не только из бесед с любым монастырским иноком или из чтения агиографической, аскетической и богослужебной литературы, но из очерков монашескаго быта, вышедших из-под рук скептиков: Лескова, Немировича-Данченко, Благовещенскаго и т. п. Монах смотрит на хороший монастырь, как на самое благотворительнейшее учреждение, а потому учреждение при нем какой-либо филантропической отрасли такого рода, какая не входит в органическую жизнь монастыря, представится ему столь же безсмысленной, как если бы ду-ховная академия, собирая экономию чрез сокращение расходов, стала употреблять ее не на улучшение различных сторон академической жизни, а на учреждение городской больницы. Так отнесутся и относятся к предполагаемой реформе все хорошие монастыри.

Но все, что не удается безпочвенному способу нововведений, может быть достигнуто теми, кто с умеет найти семена желательной духовно-просветительной деятельности монастырей — в их исторических и бытовых идеалах. Ведь существует же она и фактически, если стягивает ежегодно тысячи народа со всех концов России к известным монастырям. Непонятным для нас образом, но духовная жажда народа удовлетворяется на Соловках и на Афоне успешнее, чем рисунками „Родного Слова" и т. п. Вспомним знаменитую проповедь высокопреосв. Амвросия Харьковскаго о двух течениях русской жизни: верховом и низовом, народном, котораго мы не видим, но которое течет по своим законам к своим устьям.

Посмотрим, каковы же просветительныя функции этих знаменитых монастырей, обобщаемыя под одним названием „благолепнаго чина", который вовсе не заключается только в благоговейном совершении священнослужения. Этих функций так много, что мы затрудняемся их перечислить сполна; укажем сперва на те, которыя возможно определить нашим интеллигентным языком: благоговейная служба, проповедь (отеческая) в церкви и Четьи-Минеи в трапезе, продажа образов, литографий и книжек, исповедь опыт-ными духовниками, старцы (кто не читал „Братьев Карамазовых " Достоевскаго?), подчинение богомольца облагораживающей монастырской дисциплине, показание ему церквей и ризницы обители, соединенное всегда с целым рядом благочестивых легенд; наконец, принятие монастырями, особенно северными, работников „по обету" на один год, их ассимилляция и затем влияние на семейную среду. Говорить ли о тех функциях, которыя недоступны нам, но народу? 0 том, что самый вид обители на краю света, на прекрасном морском ландшафте, для него—целая поэма? Что тысячепудовый колокол, призывающий к заутрени в полночь, для него — целое богословие? Что даровой обед Руссики для 8000 людей, для него—целая социология? Что разсказывающий обо всем этом странник для мужицкой семьи есть лучший апостол, чем ученый академик? Итак, речь не о создании новых функций монастырскаго влияния, но о воз-становлении существующих; об этом и побеседуем.

Если согласиться с тем несомненным фактом, что восприемлющая способность нашего народа совершенно иная, чем у нас, воспитавшихся на Аристотелевой логике, что к его восприемлемости приноровлены не столько наши гуманныя меры, сколько учреждения традиционныя, как по отношению ко всем способам улучшения народнаго быта, так и, в частности, в деле благоустроения монастырей, то речь должна быть не о придумывании и введении новых отраслей религиозно-народнаго просвещения, но об исправлении и возстановлении существующих. Представьте себе, если б 500 русских монастырей обладали теми же просветительными средствами, как Оптина пустынь или афонский Руссик: чего бы оставалось желать от них? Но прежде, чем обратиться к изысканию способов к такому поднятию монастырской жизни, скажем еще о возможных улучшениях в самых-то лучших монастырях — с точки зрения народнаго пастырства.

Должно сознаться, что некоторые монастыри плохо понимают, что именно следует давать народу в продаваемых книжках и картинках. Если попадается среди лиц, приставленных к этому делу, монах-народолюбец, тот -же неученый мужичек, силою самоотверженной любви к ближним умевший охватить своею душою сущность народных религиозных потребностей: то он оказывается слишком мало видевшим света и не знающим, где достать подходящий материал. Итак, хорошо бы сделали наши лавры, если б поручили опытному человеку не только составление списка наилучшаго. состава книжек для народнаго чтения, но и улучшили бы самыя издания, снабдив их картинками и переплетами, умножив самый выбор книг чрез включение в него, кроме житий, еще календариков, поучительных повестей, букварей и пр., словом — того, что можно достать в лавченках, но что получит для народа высшую ценность, если приобретется у Макария или у киевских угодников. Образа в монастырях продаются дорого и выбор их до крайности ограничен. Помощь метахромотипии негодна для крестьян, потому что им нужны образа большие, заметные в темных углах. Они поэтому с быстротой раскупают до последняго образа фольговые в рамках со стеклами, каковые идут за 2 p., будучи по квадратному аршину величиной. Пусть обители широко разовьют это мастерство и разнообразят сюжеты таких образов.

Затем, необходимо увеличение числа духовников, чтобы исповедь в обители не оставалась тем же, чем она есть в приходе. Нужен строгий выбор ежедневно читаемых проповедей и самих чтецов, чтобы оне не оставались богослужебною формальностью, но словом „света и жизни". Нужно и живое слово, особенно во дни тысячнаго стечения народа к великим праздникам со всей России, когда все одушевлены религиозным восторгом. Консистории должны бы выписать на эти дни лучших витий епархии, умеющих говорить к народу: слова их будут передаваемы слушателями друг другу по всей России. Нужно далее, чтобы старшая братия не оставляла без внимания самой серой части своих богомольцев, чтобы и в кухне, где кормятся бабы, происходило такое же чинное чтение жития, как и в трапезе; чтобы ежедневно после обедни добрый монах показывал пришлецам ризницу, церкви и др. примечательные предметы обители, не заботясь о том, чтобы набрать побольше в руку; но чтобы положить побольше в души.

Но всего не переговоришь — тем более, что по отношению к большинству монастырей подобныя пожелания трудно достижимы. Состоя из нескольких старцев и двух десятков невозможнейших послушников, представителей бродячей Руси, многие монастыри нуждаются прежде всего в собственном просвещении. Да и возможно ли их поправить? He лучше ли закрыть? Конечно, необходимо одно из двух, но вспомним слова митроп. Ипнокентия: „если хотите уничтожить монашество потому только, что оно ослабело, то не уничтожить ли по той же причине и христианства?"

Насмотревшись в разных углах России на монастырскую жизнь, мы кажется не погрешим, если скажем, что не наличный состав искателей монашества, но почти исключительно настоятели служат причиной упадка большинства обителей России. В некоторых епархиях настоятелями монастырей, за немногими исключениями, делают или вдовых священников, или неудавшихся ректоров, или архиерейских экономов, крестовых иеромонахов и наиболее оборотистых и хозяйственных членов лаврских экономических администраций. Настоятели всех этих трех категорий одинаково мало способны быть руководителями обществ, соединившихся ради достижения нравственнаго совершенства путем молитвы, поста и взаимнаго назидания, в чем и заключается обязанность монахов. Такая цель жизни далека большинства теперешних настоятелей, а потому они не только всю свою энергию направляют исключительно почти на экономическую сторону обители, но и не стараются даже скрыть своего скептическаго отношения к монашескому идеалу, повидимому даже не сознают, что должны быть духовными пастырями братии. Представьте же себе, что делается в монастыре с юношей-крестьянином, который пришел сюда, начитавшись Четьи-Минеи, пришел „за спасением", а встречает просто экономическое общество. пропитывающее себя молебнами да панихидами, и совершенно чуждое его внутренняго мира. Почти необходимым следствием теперешняго положения монастырей является мирское настроение большинства младшей братии и склонность ея к разгулу за неимением высшаго духовнаго содержания.

Если бы настоятели относились к своему монастырю иначе, не старались бы только о том, чтобы из одного монастыря перейти в другой, более выгодный, но считали бы себя послушиниками своей обители, а последнюю — своим последним местопребыванием на земле: то от них бы всецело зависело поднять монастыри точно так же, как на наших глазах в XIX веке Назарий Валаамский, Феофан Новоезерский, Пимен Николоугрешский, Иона Киево-Троицкий, Серафим Заоникиевский, Фотий Юрьево-Новогородский довели свои монастыри до состояния лавр, приняв их в качестве нищенских скитов. Примеров подобнаго рода очень много и они хорошо известны не только в духовном мире, но и в светском обществе; они, думается, достаточно сильно подтверждают собою ту мысль, что всякое дело требует человека, преданнаго этому делу, а не принимающагося за него по внешним побуждениям. Но где взять таких людей?

Они ееть и их знают, но избегают... Их можно бы найти по одному, по два в каждом почти монастыре между рядовою братией, а в лучших обителях их найдется и по десятку. И мы видим, что в тех епархиях, где преосвященные заботились о замещении настоятельских мест монахами no призванию, там монашество поднялось очень быстро не только в нравственном, но и в экономическом отношении; такова, например, Епархия Калужская во время управления арх. Григория и несколько ранее. Кто хочет улучшить монастыри, пусть начнет с выбора достойных настоятелей. Успех их деятельности, быстрый и сильный, обусловли-вается, конечно, сколько благодатным содействием угодников обители, столько же и тем, что за плечами у них стоит и тысячелетняя история русскаго быта, и полутора-тысячелетняя история монашества, и принцип послушания монахов настоятелю. Поднять монастырь подходящий настоя-тель может гораздо легче, чем новейшие филантропы — заменить питейные дома чайными; но если и последнее достигается посредством энергии и самоотвержения, то перваго ли не достигнет человек, наделенный верою в Бога и любовью к ближнему? Настоятели любят плакаться всякому встречному, что у них, вместо послушников, „пьяная ватага", но ударили ли они сами палец о палец для исправления ея? Почему же вышепоименованные настоятели с умели в короткое время сделать из пьяной ватаги послушных агнцев?

В заключение не можем не вспомнить одного эпизода. Мы стояли с католическим ксендзом недалеко от одного знаменитаго южно-русскаго монастыря; гудел тысячепудовый колокол и пестрая тысячная разнокалиберная толпа представителей всей сотни русских губерний дружно потянулась из гостиниц в прекрасный собор на вершину живописнейшей горы. Мы говорили что-то о польском вопросе, причем ксендз, вопреки обычаю, разоткровенничался в своих суждениях о России. „Ну, посмотрите, посмотрите!" вскричал он, указывая на открывшуюся грандиозную картину: „если бы да нам эти лавры и соборы, что владеют дурни-москали, то мы взяли бы всю вашу Русь и увели бы, как Моисей Израиля, куда бы только захотели. Мы бы унесли ее на небо, как на орлиных крыльях, а вы сидите, сложа руки, как сидели прежде, и будете сидеть, пока штунда и раскол не оберут вас до последняго человека". Да, есть о чем подумать...

Кого просвещать должны монастыри?

Ответь на подобный вопрос у нас вызывают постоянно доходящия до нас жалобы на то, что поступление в монастыри в наше время не воспитывает религиозную настроенность искателей аскетических подвигов, но, напротив, ослабляет ее, вводя их носителей в скрытый от мирян, так сказать, закулисный, будничный строй монастырской жизни и раскрывая пред ними дотоле неведомыя человеческия слабости большинства братии, а в то же время не давая религиозному чувству никаких почти новых начал для высшаго развития, так как главнейшее и почти единственное из них — богослужение — бывает по большей части давно знакомо прозелитам монастырской жизни. Таковы жалобы мирян на обители.

He менее энергичны и жалобы монахов на то, что мир не дает достойных продолжателей их подвигов: приходят в обитель мальчики как будто бы усердные, просятся Христом Богом, чтоб их приняли; сначала стараются и работать, и молиться, но не проживут и года, как делаются сорванцами, и то, спившись, изгоняются вон монастырским начальством, то, научившись пению по обиходу или по но-там, сами уходят отыскивать в других обителях более выгодной службы. Из этих послушников образуется по лицу родной земли целая бродячая команда, состоящая из самых разнообразных и нередко весьма богатых типов, называемых общим эпитетом „Бродячая Русь". Всем известно, что громадное большинство монастырей меняют состав послушников несколько раз в году и что есть не мало послушников, еще не старых, поживших в полусотне, а иногда и во всех монастырях Европейской России. Многие из них —исключенные ученики духовных училищ, поступившие в монастырь не по призванию, а ради хлеба; но есть не мало и таких, что ради спасения души покинули родителей и имущества, а потом, вместо духовнаго возрастания, начали в монастыре падать и падать и покончили арестантскими ротами. Жаль этих бедных неудачных искателей истины! He менее жаль и настоятелей монастырских, из коих один нам жаловался, что он, „поступая в монастырскую обитель, никак не ожидал быть вместо этого командиром над золоторотцами: не души стеречь приходится мне со старшею братией, а смотреть, чтобы сундук церковный не взломали наши певчие".

Если зло происходит от человеческой злобы, то его поправить невозможно путем внешних мероприятий; но если оно совершается между людьми, которые собирались для дела не злого, но добраго, а вышло злое, то подобное явление могло произойти только потому, что не было добрых порядков. Немедленное возстановление во всех маленьких, особенно в городских штатных монастырях, всех правил древняго аскетическаго воспитания с исповеданием помыслов и совместным чтением отцев и библии — пока неосуществимо, но тем не менее ничто не освобождает монастыри от самаго исполнения тех ближайших запросов духовной жизни, для которых они существуют. Пусть они на основании древних правил отказываются от обязанности просвещать народ, но просвещать своих послушников они безусловно обязаны. В самом деле, кто дает им право смотреть на всякаго мальчика-послушника исключительно, как на рабочую силу? — В обители нет опытнаго духовнаго старца? Но ведь наверно есть несколько таких, которые могли бы научить еще не развратившихся прозелитов монашества огласительным истинам веры, приучить к сознательному чтению слова Божия, отцев, житий, наконец, поднять их мысль над стихийностью чрез сообщение общих начал наук внешних, в роде истории и географии. Раз человека необразованнаго оторвали от земледельческаго труда, так дайте ему поприще для занятий другого рода, избавьте его ум от убийственной праздности и не делайтесь виновниками его развращения.

Начать можно бы с очень немногаго: предлагать учиться хотя тем из поступающих мальчиков, которые сами того страстно желают, и не лишать при этом обучения и тех, которые заняты не клиросным, а рукодельным послушанием, отделяя на это дело несколько часов от их рабочаго времени. He велика беда, если ради этого придется держать не четырех кухарей и двух портных, а вдвое больше: гораздо стыднее для обители, когда при существовании полудюжины нравственно достойных кандидатов нельзя никого представить к рукоположению по их общей безграмотности. Шить сапоги и варить кашу эти люди могли бы и дома, a сюда они пришли за словом Божиим: зачем же мы их лишаем этой духовной пищи?

В некоторых епархиях преосвященные при об ездах спрашивают послушников по св. истории, по катихизису и это для оо. настоятелей служит добрым побуждением не отказывать желающим в обучении. Потом они были благодарны архипастырям за указание, потому что в монастыри их начало появляться двойное количество искателей монашества и им нечего было собирать и беречь разных проходимцев из опасения, что на клиросе петь будет некому. Что касается послушания учительства, то начетчики всегда найдутся из монахов или из подначальных иереев. Речь идет конечно не об обучении систематическом по программе, но о сообщении церковно-огласительных сведений и грамотности. Пастырство, соединенное с обучением, есть гликая сила, способная противостать даже искушениям близости обители к городу, лишь бы старшие не смотрели на нее, как на доходную статью, но как на просветительно-воспитательное в духе церковном учреждение для искателей иноческаго жития, если не для всех христиан.

Из кн. «Пастырское богословие»

Монашество великорусских монастырей, верное допетровской традиции, с большим недоверием смотрело на малороссов как на «латинян»: так в свое время смотрели на них патриархи Иоаким и Адриан, монах Евфимий и другие. Епископ Иоасаф Горленко († 1754) пишет в своих письмах о том, что великорусы везде с недоверием относятся к малороссам . К тому же существовали и социальные различия между малороссийским и великорусским духовенством. Первое, пока оно жило под польской короной (Западная Россия, многие жители которой переселялись в Россию, по–прежнему принадлежала Польше), польско–литовскими законами было в некоторых правах уравнено с дворянством (шляхетством). До 1728 г. духовенство в Киевской митрополии, как и дворянство, имело право покупать землю и принимать в дар имения. Во времена императрицы Анны оно все еще сохраняло некоторые из привилегий, которых не было у великорусского духовенства . Это тоже было одной из причин взаимной неприязни между малороссийским и великорусским духовенством, ибо первое смотрело на последнее с презрением. Епископы из Малороссии отличались особым высокомерием, крутым администрированием и жестоким обращением с подчиненным им приходским духовенством и монашеством. Можно вспомнить ряд архиереев такого типа, например, Гедеон (Вишневский), епископ Смоленский (1728–1761); Тимофей (Щербацкий), митрополит Московский (1757–1767); Амвросий (Зертис–Каменский), архиепископ Московский (1767–1771), в 1771 г. убитый народом во время «чумного бунта»; Пахомий (Симанский), епископ Тамбовский (1751–1766); Арсений (Мацеевич), митрополит Сибирский (1741/1742) и Ростовский (1742–1763); Павел (Конюскевич), митрополит Сибирский (1758–1767); Кирилл (Флоринский), епископ Севский (1766–1778) .

Епископы из малороссов часто делали чрезвычайно стремительную карьеру. Епископ Гедеон (Криновский), который своими проповедями произвел большое впечатление на императрицу Елизавету, уже в 27 лет стал архимандритом Савво–Сторожевского монастыря, но не управлял им, а жил в Петербурге; год спустя он был назначен членом Святейшего Синода и архимандритом Троице–Сергиевой лавры; в 31 год он получил Псковскую епархию, но еще через два года (22 июля 1763 г.) его блестящая карьера оборвалась внезапной смертью .

До секуляризации 1764 г. епархиальные кафедры, подобно монастырям, владели обширными вотчинами и получали от них значительные доходы. Они располагали очень большим числом слуг, особенно если кафедры эти занимали епископы–малороссы. Общее число слуг и управляющих составляло от 31 до 135 человек. Ростовская епархиальная кафедра владела землей, на которой жило 16796 крестьян, плативших до 5000 руб. оброка, а еще «дани», взимаемые с духовенства, таким образом, общая сумма доходов архиерея доходила до 8000 руб. Между тем, по штатам 1764 г. на содержание Ростовской кафедры назначалось всего 2014 руб. Возможно, это обстоятельство и стало причиной протеста против секуляризации со стороны Ростовского митрополита Арсения Мацеевича, который не из одних только принципиальных соображений так решительно и остро выступил против реформы Екатерины .

Именно со стороны епископов–малороссов Арсения Мацеевича и Павла Конюскевича последовали открытые протесты против секуляризации. Это явилось причиной, из–за которой Екатерина стала с недоверием относиться к малороссам и заботилась о том, чтобы впредь, после 1764 г., архиерейские кафедры занимали великорусы. В ту пору (1763/64) из 26 епархиальных архиереев лишь 12 были великорусами. Однако мероприятия Екатерины, имевшие к тому же несколько частный характер, не могли уничтожить пропасть между епископом и духовенством, — пропасть, которая со временем становилась все глубже .

В середине XVIII столетия появилось одно любопытное сочинение. Его автор утверждает, что «епископ» и «пресвитер» обладают одной и той же благодатью священства и что различие между тем и другим саном — явление относительно позднее, сложившееся исторически. В то же время автор очень резко критикует епископат и монашество вообще, ибо оно и внешне, и внутренне отдалилось от духа древней Церкви . Это анонимное сочинение, распространявшееся среди духовенства, исследователи приписывают протоиерею Петру Алексееву, клирику Архангельского собора Московского Кремля. Он известен своим оппозиционным отношением к Московскому митрополиту Платону и вообще к епископату и монашеству, что видно из его переписки с духовником императрицы Екатерины влиятельным протоиереем Панфиловым. Алексеев написал еще одно сочинение под названием «Можно ли достойному священнику, миновав монашество, произведену быть в епископа», которое по своим доводам весьма близко к «Сочинению против епископов» . Такого рода рассуждения можно объяснить различиями в социальном и материальном положении между белым духовенством и быстро шедшим в гору во 2–й половине XVIII в. так называемым ученым монашеством, которое вместе с епископатом и монастырским монашеством составляло черное духовенство .

Ученое монашество составляли лица, получившие высшее образование в духовных академиях и постригшиеся после этого в монахи. Ученые монахи приходили в Московскую Русь уже в XVII в. из Южной России, то есть из Киевской митрополии, и из Западной России. Почти все они были тогда выпускниками Киевской Духовной Академии. К их числу принадлежал, например, уже известный нам Симеон Полоцкий. Во 2–й половине XVII в. они приезжали в Москву и ввиду недостатка в образованных богословах забирали в свои руки всю педагогическую деятельность, вначале в московской Славяно–греческой Академии, а в XVIII в. — и в новооснованных духовных семинариях.

«Объявлением о монашестве» 1724 г. разрешалось постригать в монахи выпускников духовных академий, занятых преподавательской деятельностью, по достижении ими 30–летнего возраста . Они получали более высокое жалование, чем монастырские монахи, и обычно сразу рукополагались в иеромонахи. Если потом они служили ректорами духовных семинарий, то их одновременно назначали настоятелями монастырей, и тогда они получали два оклада. При императоре Павле в 1799 г. вышел указ, по которому иеромонахи, занятые педагогической деятельностью, приписывались к городскому собору и получали часть его доходов. Уже в 1766 г. епископам и ученым монахам разрешено было свободно распоряжаться своим имуществом (деньгами, книгами, платьем), тогда как монастырским инокам указами Петра это было запрещено; епископы и ученые монахи могли завещать свое имущество родственникам и другим лицам, в то время как собственность монастырских монахов переходила после их смерти в распоряжение государства . Таким образом, ученые монахи были более состоятельными людьми, чем монастырские монахи или приходские священники (за исключением настоятелей больших городских соборов или богатых приходских церквей); они были лучше обеспечены и по сравнению со своими коллегами — преподавателями духовных академий и семинарий, остававшимися в мирском звании.

Распоряжение, содержащееся в «Объявлении о монашестве» 1724 г., о том, что постригать можно лишь по достижении 30 лет, по отношению к ним часто тоже не соблюдалось. Указом Святейшего Синода от 29 мая 1832 г. это нарушение канонов было легализовано. Отныне официально разрешалось освобождать от послушнического искуса в монастыре выпускников духовных академий, изъявивших желание принять монашеский постриг, то же самое относилось и к вдовым священникам, решившим постричься в монахи . Для студентов духовных академий возрастной ценз для пострига был снижен до 25 лет, и постригали их тоже сразу, без послушничества . Получив диплом академии, такие студенты, если по своим знаниям и способностям они могли заниматься преподавательской деятельностью и при этом выражали желание принять монашеский постриг, вступали на довольно однообразную жизненную стезю. Вскоре после пострига они рукополагались в иеромонахи и получали место преподавателя в духовной семинарии (особенно одаренные оставались доцентами в академии), потом они служили инспекторами и ректорами духовных семинарий, было принято также возводить ректора семинарии в архимандриты, за этим следовало ректорство в духовной академии. Нередко такими архимандритами–ректорами становились лица в возрасте от 28 до 35 лет. Чисто номинально они назначались настоятелями монастырей, в которые на деле они просто один раз заезжали в гости или и вовсе их никогда не видели. Последним звеном в этой цепи восхождения была епископская хиротония . В этом случае получалось, что епископ прежде никогда не жил в монастыре и был, собственно, целибатным священнослужителем . Поскольку число епархий в XVIII–XIX вв. увеличилось в три раза, а во многие епархии назначались викарные архиереи, то было совсем не редкостью, когда ученый монах через 10–12 лет становился епископом.

Уже во 2–й половине XVIII столетия епископы не из числа ученых монахов стали исключительным явлением. В этом случае почти всегда это были в высшей степени достойные лица, но поскольку они не выдвигались в первые ряды церковной иерархии, то их скоро забывали даже историки Русской Церкви. В личной жизни и в своих воззрениях они самым тесным образом были связаны с истинно аскетической традицией православного монашества.

Может быть, на первое место среди них следует поставить архиепископа Варлаама (Петрова; † 1802), который после хиротонии всю оставшуюся жизнь, 34 года, пребывал на одной и той же кафедре, что в ту пору и позже, в XIX в., было большой редкостью, служил он в Сибири — архиепископом Тобольским (1768–1802). Это был настоящий аскет в епископском облачении, смиренный, добрый, бескорыстный, все свое содержание он отдавал нуждающимся. Духовенство епархии безгранично любило Варлаама потому, что при его предшественнике, митрополите Павле Конюскевиче, оно много натерпелось от крутых административных мер; любил его и народ, который сумел высоко оценить подлинно христианские черты характера владыки. Свою иноческую юность он провел в Александро–Невском монастыре в Петербурге под руководством старца Досифея, и этот старец воспитал из него истинного монаха и подвижника. Варлаам был братом митрополита Новгородского и Петербургского Гавриила. Это родство способствовало хиротонии Варлаама во епископы после недолгого настоятельства в монастыре; впрочем, по своим личным качествам он был гораздо более достоин архиерейства, чем большинство современных ему епископов .

Архиепископ Екатеринославский Иов (Потемкин; 1750–1823) был, насколько мы сумели это выяснить, единственным русским епископом XVIII в., сформировавшимся под духовным руководством старца Паисия Величковского, подвизавшегося в Молдавии. Он был двоюродным братом знаменитого князя Г. А. Потемкина, перед ним открывалась блестящая офицерская карьера , но он пренебрег ею и в 29 лет неожиданно вышел в отставку; в 1779 г. он отправился в Молдавию, где несколько лет провел под руководством старцев, которые были связаны с Паисием. Затем мы видим его уже настоятелем Успенского монастыря в Бессарабии (1785–1793), впоследствии Иов стал епископом Феодосийским (1793–1797), потом Минским (1797–1812) и, наконец, архиепископом Екатеринославской епархии (1812–1823). Будучи епархиальным архиереем, он отличался особой энергией, независимым поведением в отношениях с Синодом и настойчивостью в проведении мероприятий по улучшению монастырской жизни .

Ближайшим помощником митрополита Гавриила в ту пору, когда он управлял Тверской епархией (1763–1770) и предпринимал там первые попытки возрождения монастырской жизни, был настоятель Отроча монастыря (1765–1773) Арсений (Верещагин; 1736–1799). Впоследствии, уже будучи митрополитом Новгородским и Петербургским, Гавриил продолжал свое дело, благодаря чему вошел в историю старчества, а архиепископ Арсений Верещагин, управлявший несколькими епархиями — Архангельской (1773–1775), Тверской (1775–1783) и Ростовской (1783–1799), везде с большим размахом и успехом занимался совершенствованием образования приходского духовенства и организацией духовных школ .

В XIX в. епископы, вышедшие не из среды ученого монашества, по–прежнему были редким явлением. Напомню о двух архиереях: Ювеналии (Половцеве; 1826–1904), архиепископе Литовском (1898–1904), и Флавиане (Городецком; 1840–1912), митрополите Киевском (1903–1912) . Ювеналий Половцев был единственным архиереем, прошедшим школу у старцев Оптиной пустыни. Дворянин по рождению, офицер, окончивший высшее артиллерийское училище, он в 1847 г. ушел в Оптину пустынь и провел там семь лет послушником у старца Макария (Иванова); став иеромонахом, он много лет провел в Иерусалиме в русской миссии. Впоследствии, будучи епископом Курским (1893–1898), а затем архиепископом Литовским (1898–1904), Ювеналий принадлежал к числу самых достойных иерархов Русской Церкви, его собственная жизнь и его духовное воздействие на окружающих свидетельствовали, что он не забыл уроков Оптиной; свою глубокую благодарность старцам Оптиной пустыни он выразил в сочинении «Жизнеописание настоятеля Моисея» .

Третьим и самым выдающимся деятелем Церкви, который хотя и не сделал блестящей внешней карьеры, зато стоял на высоте подлинно подвижнического жития, был Игнатий Брянчанинов. Он принадлежал к той небольшой группе русских архиереев, которая черпала свои воззрения в аскетически–мистическом предании древней Восточной Церкви, для которой это предание стало основой жизни и делания. Подобно архиепископу Ювеналию Половцеву, и даже в еще большей степени, чем он, Игнатий был учеником русских старцев; он продолжил эту традицию в своих сочинениях, сыгравших большую роль в духовном возрастании новых поколений русского иночества .

Но было бы несправедливо утверждать, что в среде ученого монашества, не прошедшего монастырской школы, было совершенно утрачено понимание смысла и значения аскетических основ монашеского жития. Несмотря на внутреннюю расколотость церковной жизни, в результате чего в монашестве образовалось два параллельных течения: «синодальное монашество», не предпринимавшее никаких усилий, чтобы вернуться к древнему аскетическому преданию, с одной стороны, и старчество и другие проявления подлинного подвижничества, взаимно обогащавшие друг друга, с другой, — однако старчество и подлинный аскетизм все же создавали вокруг себя религиозную атмосферу, которая оказывала интенсивное воздействие на мир. Кто с напряженным вниманием и без предубеждения изучает духовную культуру России 1–й половины XIX в., тот непременно обнаруживает, каким могучим было подземное аскетическое течение в этой культуре — и не только внутри монастырских стен, но и вне их. Это было запаздывающее проявление духовных сил русского христианства, которые в московскую эпоху не обрели для себя подходящей сферы приложения, а в безбожном XVIII столетии вынуждены были прятаться и таиться; теперь же они обнаруживали себя повсюду, и если не особенно сильно на поверхности, то все–таки достаточно интенсивно, чтобы не остаться без последствий. Ученое монашество и происходивший из его среды епископат тоже не прошли мимо этого влияния. Знакомясь с биографиями епископов синодальной эпохи, мы обнаруживаем три основных группы архиереев.

Первую группу составляют лица, которые с юности расположены были к монашеской жизни или попали под воздействие той аскетической атмосферы, о которой мы только что говорили. Преподавание в духовных школах или административная деятельность на архиерейских кафедрах их не удовлетворяли. После нескольких лет архиерейства, в течение которых они больше думали о своей внутренней духовной жизни, чем о внешней карьере, они оставляли кафедры и уходили в монастырь. Для XVIII в. самым характерным явлением такого рода было житие епископа Воронежского св. Тихона Задонского. Из истории XIX в. можно вспомнить и назвать несколько имен.

Среди первых тут придется упомянуть одну из самых замечательных личностей — Амвросия Орнатского, епископа Пензенского (1778–1827) . После окончания Петербургской Духовной Академии Амвросий некоторое время преподавал в духовной семинарии в Новгороде, в возрасте 27 лет он принял монашеский постриг (1805), после этого (1808–1816) он последовательно был настоятелем в трех обителях; вероятно, пребывание в московском Новоспасском монастыре, где в эти годы оживился интерес к аскетическим подвигам и установились тесные отношения с Саровской пустынью , известной своим строгим аскетическим духом, не прошло бесследно для юного архимандрита Амвросия. Следующие три года Амвросий был уже викарным епископом Новгородской епархии (1816–1819), а потом самостоятельно управлял Пензенской епархией. Но административная деятельность была ему не по душе, и в 1825 г. он обратился в Синод с прошением уволить его на покой.

Лишь два года провел Амвросий на покое в Кирилло–Белозерском монастыре, его аскетическая жизнь, как и раньше, в годы настоятельства и управления епархиями, была житием затворника. Весь день проводил он безвыходно в своей бедно устроенной келье, был не склонен принимать посетителей и разговаривать с монахами; трапеза его была скудна, часто за целый день он вкушал лишь одну просфору и не дотрагивался до вареной пищи. Свои деньги (архиерейскую пенсию) он раздавал нуждающимся. Письма, которые он получал, оставались лежать нераспечатанными у порога кельи, но ответы на эти письма, как свидетельствовал позже его келейник, были написаны так, словно подвижник читал их. Лишь ночью выходил он из кельи и до рассвета простаивал с воздетыми горе руками пред церковной дверью — так делал и старец Серафим (они были современниками) за 1000 километров от него в саровском лесу, — творя при этом безмолвную молитву, будь то летом или в самый свирепый зимний мороз. 27 декабря 1827 г. подвижник в архиерейском сане преставился в Царство Небесное, к которому он давно уже устремился всеми своими помыслами и всей душой. Отрекшись от мира, он жил как бы вне времени, отложив все заботы и попечения; он не был старцем, он принадлежал к тем подвижникам Восточной Церкви, которые стремились лишь к внутреннему совершенствованию и к тому, чтобы стяжать личное спасение.

Епископ Иеремия (Соловьев; 1799–1884) с юности был расположен к аскетическому житию, но со смирением, хотя и против собственной воли, шел по той жизненной стезе, которая была ему суждена. С отличными успехами закончил он духовную семинарию в Севске, преподавал там греческий язык, но вдруг оставил свое место и ушел послушником в Печерский монастырь под Брянском, где ему пришлось пасти скот; в 1823 г. он принял монашеский постриг. Однако ректор духовной семинарии, впоследствии знаменитый проповедник архиепископ Иннокентий (Борисов), уговорил его поступить в духовную академию. После трех лет занятий в академии Иеремия, превосходивший способностями всех студентов своего курса, вдруг не явился на экзамен — сделал он это, чтобы не получать степень магистра, стремление к которой, по его мнению, несовместимо с иноческим смирением. Несмотря на это, академия впоследствии присвоила ему магистерскую степень без экзаменов. В последующие годы (1827–1841) ему пришлось заниматься преподавательской деятельностью; после епископской хиротонии он управлял несколькими епархиями, последней из них была Нижегородская (1850–1857). Архиерейское служение оказалось для Иеремии нелегким делом, ибо по своей внутренней сути он был чужд ограниченному духу синодальной церковности, это служение было для него исполнено скорбей и конфликтов. В 1857 г. он, подобно епископу Амвросию, оставил кафедру и ушел в монастырь, где принял великую схиму (1861) и остаток жизни († 1884) провел в монастырской келье .

И еще несколько имен заслуживают упоминания: Мелетий (Леонтович; 1784–1840), архиепископ Харьковский (1835–1840), пользовавшийся величайшим уважением в своей епархии; Иаков (Вечерков; 1792–1852), архиепископ Нижнего Новгорода (1847–1850), который, по словам Никанора Бровковича, «умер… положительно от постнического истощения»; Антоний (Амфитеатров), архиепископ Казанский (1866–1879) .

Мы приводим эти примеры, чтобы показать, что сама по себе педагогическая и административная деятельность не была непреодолимым препятствием для неукоснительного соблюдения в своей личной жизни иноческих обетов. Разумеется, нужна была духовная собранность и сильный характер, чтобы, исполняя столь ответственную и высокую должность в миру, в личной жизни отрешиться от мира. Если проследить биографии и деятельность епископов XIX в., то обнаружится большое различие между архиереями 1–й и 2–й половины столетия. Епископы, жившие в 1–й половине века, — это личности более своеобразные и сильные, чем архиереи 2–й половины века. Они страдали от «синодального духа», все глубже проникавшего в сердце церковной жизни, но, не проявляя внешней оппозиции, не желая тратить на нее свои духовные силы, они устремляли эти силы на личное совершенствование. Здесь в первую очередь следует назвать имена двух маститых иерархов, двух современников: Филарета Дроздова, митрополита Московского (1821–1867), и Филарета Амфитеатрова, митрополита Киевского (1837–1857).

Фигура митрополита Филарета (1782–1867) , который в течение 46 лет управлял Московской епархией, на протяжении почти полстолетия была средоточием церковной жизни России; это был иерарх, воззрения и дух которого, пронизывающие все его труды, сохраняли свое воздействие на жизнь Церкви и после его кончины; это был человек с сильным характером и огромной духовной силой и энергией, человек, который благодаря этим своим качествам умел скрыть внутренний трагизм своей души. Внешне Филарет Дроздов представлял собой столп официальной Церкви, который удивительным образом являлся и столпом истинно церковного духа; разноречивая оценка этой личности свидетельствует, что он умел скрывать свой внутренний душевный трагизм. Его замкнутость и сдержанность, его удивительная способность не выражать своих настоящих взглядов в высказываемых мнениях дали ему возможность, при всем его внутреннем трагизме, стоять в центре церковной жизни — и когда! — в эпоху императора Николая I. Самый верный ученик и почитатель Филарета, архиепископ Савва Тихомиров (1819–1896), который был особенно ему близок и больше любого другого был вхож к нему, в своей с чрезвычайным педантизмом написанной «Хронике моей жизни» сообщает много сведений о Филарете, но все они больше служат внешней характеристике этого иерарха, чем раскрывают его душу, хотя Савва, конечно, знал больше, чем написал. Ко всему прочему Савва издал еще массу материалов по административной деятельности Филарета, которая до сих пор не до конца осмыслена исследователями. Со страниц этих книг перед нами предстает князь Церкви, который был словно слугой двух господ: Небесного и земного. Да, Филарет часто позволял себе критически высказываться об отношениях между государством и Церковью, но всегда лишь до известного предела. Ни один другой иерарх синодальной эпохи не сделал так много, как Филарет, для религиозного обоснования и оправдания государственно–политического строя России, ее самодержавия; служение Церкви государству не противоречило его церковным взглядам, которые скорее всего можно было бы соотнести с консервативными воззрениями Иосифа Волоцкого . Он не использовал всего своего великого авторитета для того, чтобы предложить неотложные реформы. Когда после кончины Николая в жизнь Русской Церкви постепенно начал проникать новый дух, дух «60–х годов», Филарет, хотя сам с осторожностью сделал некоторые предложения (скорее относительно метода церковного управления, чем в смысле настоящей реформы), все–таки решительно противился этому духу .

Вероятно, наша оценка вызовет критические возражения, но, насколько нам удалось проникнуть во внутренний мир Филарета Дроздова, мы пришли к выводу, что этот иерарх не был решительным противником государственной церковности своей эпохи; он лишь хотел в ее рамках обеспечить больший простор для Церкви, не посягая на государственную опеку над Церковью, путем исключения некоторых нездоровых явлений из церковной жизни он хотел духовно укрепить Церковь, которая по–прежнему должна была оставаться под государственной опекой. Ясно, что в таких воззрениях Филарета можно видеть лишь паллиатив; «Филарет Мудрый», как называл его император Николай, считал духовные силы Церкви слишком слабыми для борьбы с государством за свою свободу, а ведь ни один из его современников не знал внутренней жизни Церкви лучше, чем сам Филарет. Эпоха Филарета была периодом, когда правительство, пользуясь своим правом опеки, пыталось еще глубже проникнуть во внутреннюю жизнь Церкви, и, несмотря на все сказанное выше, именно Филарет был той силой, которой удавалось частично затормозить эти усилия правительства, — но лишь в тех сферах, где, как он считал, в «симфонии» государства и Церкви не могло возникнуть диссонанса.

Другой Филарет, митрополит Киевский (1779–1857, 1837–1857), — «Филарет Благочестивый», как его называл император Николай, — своими воззрениями был близок Филарету Дроздову и тоже был консерватором, но его консерватизм питался из иных источников, чем консерватизм Филарета Московского. К государственной церковности в России он относился непримиримо и свою оппозицию выражал тем, что не являлся на заседания Святейшего Синода, членом которого состоял. Но авторитет его в Церкви был столь велик, что правительство молча терпело такую обструкцию. Сам строгий аскет, умевший сочетать достоинство церковного иерарха с личным смирением, он, подобно Филарету Дроздову, не был сторонником далеко идущих реформ. Впрочем, в одном вопросе они придерживались противоположных мнений. Филарет Дроздов был сторонником перевода Священного Писания с церковнославянского языка на русский, к чему с неодобрением относилось правительство Николая I, в то время как Филарет Киевский был решительным противником такого перевод . Неодинаковы были и их взгляды на монашество. Филарет Московский не был склонен к поощрению старчества, можно даже сказать, он отчасти и не одобрял его, видя в старчестве некое посягательство на иерархический строй Церкви. А Филарет Киевский уже в ту пору, когда управлял Калужской епархией (1819–1825), много сделал для того, чтобы в Оптиной пустыни, которая находилась в его ведении, глубоко укоренилось старчество, и впоследствии он всегда относился к старцам благожелательно и покровительственно. Его литературное наследие по объему нельзя и сравнивать с наследием Филарета Дроздова, но черты личности автора проступают в его письмах отчетливее и яснее, чем в письмах Филарета Московского. «Филарет Благочестивый» не был так красноречив, так логически последователен в рассуждениях, как Филарет Московский, письма его кратки, но они исполнены смирения, глубокомыслия, духовной силы и удивительной простоты. Знакомясь с его письмами, читатель сразу замечает, насколько чужд был Филарет Киевский официальному духу церковной власти, как страдал он от государственной церковности, но страдание это нес с аскетическим смирением .

Позиция Филарета Московского и его сдержанность по отношению к государственной церковности оказали определенное влияние на архиереев, вторую, довольно многочисленную группу епископов XIX в. частично составляли именно те владыки, которые сделали выводы из его церковной политики. Это были епископы, умевшие держаться в рамках государственной церковности. Часть из них просто не оказывала открытого противления духу синодальной эпохи, другие же — особенно во время обер–прокурорства К. П. Победоносцева (1881–1905) и позже, до 1917 г., — были убежденными проводниками этого духа. Они целиком посвящали себя административной деятельности, которая поглощала все их время и все их силы, так что не оставалось уже ни времени, ни возможностей для попечения о спасении собственной души. Связь между епископами этого типа и верующими их епархий была слабой и непрочной. Архиепископ Никанор Бровкович (1826–1890), сам не чуждый этому направлению, пожалуй, даже один из его представителей, повествует в своих «Биографических записках» о многих архиереях 50–70–х гг. и показывает, в какой атмосфере протекала их деятельность и как ненормальны были подчас отношения епископов не только к Синоду, но и к обществу и народу .

В этой группе архиереев мы найдем много замечательных проповедников, много превосходных администраторов, всех их и не перечислить — это увело бы нас слишком далеко в сторону от нашей темы. Более или менее успешной деятельности епископов чрезвычайно мешало практиковавшееся уже с середины XIX в., а позже, при обер–прокуроре Синода К. П. Победоносцеве, ставшее вполне целенаправленным, частое перемещение архиереев из епархии в епархию. Епископы по два–три года управляли епархией, а потом их переводили в другую, часто в противоположном конце России, где местные и национальные условия были совсем иными, чем на прежнем месте; из–за этого они не успевали завязывать тесных отношений с клиром и верующими, за краткий срок пребывания на кафедре им не удавалось предпринять и завершить каких–либо полезных мероприятий. «Записки» Никанора дают много примеров того, как вследствие этой системы управления, созданной Синодом и обер–прокурором, многие хорошие и полезные мероприятия отдельных епархиальных архиереев либо оставались незавершенными, либо вовсе сводились на нет. Не только во времена Победоносцева, но и раньше епископ, проявивший некоторую независимость или говоривший правду, как, например, Томский епископ Агапит (Воскресенский; 1834–1841; † 1854) или архиепископ Донской Иоанн (Доброзраков; 1847–1867; † 1872), вынужден был уходить на покой . Особую известность приобрела судьба архиепископа Иркутского Иринея (Нестеровича; 1783–1864), который при Николае I стал жертвой государственного вмешательства в жизнь Церкви, вначале он даже был объявлен сумасшедшим, а остаток своей жизни провел на покое в монастыре .

К третьей группе епископов можно отнести тех архиереев, которые были учеными в иноческом клобуке. Их судьба тоже не всегда была легкой. Русская богословская наука, главным образом догматика, сравнительное богословие, апологетика и литургика, в эпоху императора Николая I, а отчасти и позже, из–за государственной опеки и консервативных воззрений митрополита Филарета не предоставляла возможностей для объективного научного исследования.

Уже не раз упоминавшийся здесь архиепископ Никанор Бровкович, немало сделавший в области богословских наук, рассказывает нам о трудностях, с которыми приходилось сталкиваться во время учения в духовной академии и впоследствии, и не только ему, но и многим его современникам. Он пишет, что в 50–е гг. в академиях принято было замалчивать острые вопросы, талантливые преподаватели часто устранялись от ведения «опасных дисциплин» и вынуждены были жертвовать своими познаниями и работать в области дисциплин «неопасных», вроде греческого языка или христианской археологии . «Записки» Никанора характеризуют не только состояние духовных школ в 50–60–е гг., но и положение ученого монашества. Для того чтобы дополнить нашу характеристику синодальной эпохи, упомянем имена еще двух лиц, отмеченных трагедией пытливого духа и дарования.

Одним из них был архимандрит Макарий Глухарев (1792–1847). Он отличался врожденным талантом и блестящими знаниями еврейского языка и Ветхого Завета, что позволило ему заниматься разносторонней научной деятельностью. У него было открытое сердце, исполненное смирения и любви, в сочетании с энергией и устремленностью к одной ясной цели — переводу Священного Писания на русский язык. Вначале он не собирался принимать монашеский постриг. Но, став преподавателем Екатеринославской семинарии, куда его направили после окончания духовной академии, он близко сошелся с уже известным нам епископом Иовом (Потемкиным) и некоторыми другими иноками из Молдавии, принадлежавшими к окружению Иова, и таким образом соприкоснулся с аскетическим духом школы старца Паисия Величковского. Он принял постриг, некоторое время провел в Глинской пустыни у старца Филарета, изучая аскетические сочинения. Потом он стал ректором Костромской духовной семинарии. Его научные планы — перевести Священное Писание на русский язык и издать перевод — не встретили одобрения Синода, ему даже было рекомендовано прекратить свои опыты по переводу Писания. Обиженный и возмущенный, он оставил должность ректора и вернулся в Глинскую пустынь (1825). Впрочем, Макарий был человеком, который не мог просто уйти в монастырь и предаться созерцательной жизни. У него вызревал план миссионерской деятельности среди языческих народов Сибири.

В 1829 г. он отправился в Сибирь, а год спустя, в 1830 г., основал Алтайскую миссию и посвятил ей все свои силы — его миссионерские подвиги явились одним из самых ярких эпизодов в истории русской миссии. Благодаря своим лингвистическим познаниям и способностям к языкам, Макарий легко выучил язык туземцев; он составил словарь и перевел на местный язык Псалтирь, молитвы, Евангелие от Матфея, чинопоследование таинства крещения и прочее. 14 лет подвизался он на Алтае, неутомимо и самоотверженно, но так и не дождался серьезной поддержки со стороны синодальных бюрократов, которые выдавали ему для миссии смехотворно нищую сумму в 570 руб. ежегодно. Макарий не стремился к тому, чтобы любой ценой добиться внушительного числа новообращенных и представить Синоду впечатляющую статистику, проповедуя христианство, он не прибегал ни к мерам давления, ни к обольщению туземцев. Для него важно было не число обращенных, а подлинно христианское просвещение новых чад Церкви. И на Алтае он продолжал работать над переводом Священного Писания, надеясь убедить Синод своими записками в необходимости и пользе перевода, но в этом не преуспел. Изнемогая духовно и страдая от телесных недугов, Макарий вынужден был в 1843 г. вернуться обратно в Россию. Последние годы он провел в монастыре Орловской епархии, собираясь в случае выздоровления совершить паломничество в Иерусалим ко святым местам, скончался он 18 мая 1847 г. «Макарий был истинный слуга Христа Бога», — сказал Московский митрополит Филарет после его кончины, но похвала эта запоздала: талантливый ученый, блестящий гебраист, строгий монах уже переселился в иной мир, будучи в гораздо большей степени жертвой синодальной системы, чем своих неустанных трудов. Его судьба может служить еще одним доказательством того, как плохо умела эта система использовать на благо Церкви находившиеся в ее распоряжении силы, — эта система с ее окаменелым, застывшим духом зачастую просто губила их .

«История архимандрита Феодора Бухарева» разыгралась в 60–е гг., когда Россия переживала чрезвычайно драматический период своей духовной истории: церковная жизнь или, лучше сказать, часть духовенства и церковной иерархии соприкоснулась в это время с треволнениями политической мысли.

Феодор Бухарев (1824–1871) еще учеником привлек к себе внимание преподавателей. В 1846 г. он закончил Московскую Духовную Академию и сразу же постригся в монахи; впоследствии он открыто признавался, что сделал это по своей болезненности и ради собирания души, а еще для того, чтобы целиком посвятить себя богословской науке.

Лекции по экзегетике, которые он читал в Московской Академии, вызвали настоящий восторг у студентов, глубина и образность этих лекций, а также отказ от схоластических приемов в изложении материала (свойственных его предшественникам по кафедре) позволили молодому ученому внести свежую струю в академическую жизнь. Даже митрополит Филарет, который сам был не вполне чужд схоластическому духу, поначалу благоволил к Феодору. Живое и образное истолкование евангельской и апостольской эпохи отличает и труд Бухарева «Несколько статей о святом апостоле Павле» (вышел в 1861 г.), в котором содержится глубокое сопоставление Ветхого и Нового Заветов. Знаменитые «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, в свое время вызвавшие бурную полемику, произвели очень сильное впечатление на Бухарева. В защиту Гоголя он написал сочинение «Три письма» (1848), которое показал митрополиту Филарету, тот решительно не одобрил его. («Три письма» были напечатаны только в 1861 г.). Между тем у молодого преподавателя появились сложности и трения в академии в отношениях с ректором, главным образом из–за некоторых пояснений, содержавшихся в его лекциях, которые были сочтены слишком «либеральными» и «протестантскими»; вскоре Бухарева возвели в сан архимандрита и перевели в Казанскую Духовную Академию на менее опасную кафедру догматического богословия.

Лекции в Казани снова вызвали сочувствие и восторг у студентов, ибо и здесь Бухарев демонстрировал новый метод, давал новые оценки и опирался на совершенно новый научно–критический подход. Его проповеди создали ему большую популярность в обществе. «Вечера у отца Феодора», где живо обсуждались религиозные вопросы и на которых главным оратором был он сам, причем в беседах своих проявлял явную склонность к мистицизму, оказались в центре духовной жизни казанского общества, что опять–таки вызвало недовольство начальства. Бухарева на этот раз перевели в Петербург в Комитет духовной цензуры, где, как надеялись, занятия, духовно истощающие человека, исцелят его от излишних волнений крови.

На новом месте Бухарев нажил себе врага — издателя журнала «Домашняя беседа» В. И. Аскоченского, человека, который был воплощением ригористичного религиозного консерватизма, «мрачным изувером», как охарактеризовал его впоследствии Бухарев. Запрет некоторых статей Аскоченского вызвал у того неутолимую ненависть к Бухареву. Письмо Аскоченского ученому совету Московской Академии с обвинением Бухарева было составлено в такой грубой форме, что ученый совет переслал это письмо Бухареву с рекомендацией подать на Аскоченского в суд за оскорбление чести, но Бухарев не сделал этого.

В 1860 г. вышла его книга «О православии в отношении к современности» — попытка опереться на основы христианского учения для урегулирования общественных отношений путем примирения христианства с социально–политической жизнью. Некоторые рассуждения автора не утратили интереса и для читателя наших дней, в ней сделаны первые шаги в решении проблемы «христианского социализма» в соответствии с господствовавшими тогда воззрениями на необходимость социальных реформ русской жизни . Книга Бухарева вызвала критику и брань Аскоченского, который назвал автора «еретиком», «безбожником» и вообще перешел все границы приличия. Несмотря на это, Бухарев в качестве цензора допустил эту критику к печати, свой же ответ опубликовал в журнале «Сын Отечества», где еще раз изложил свои рассуждения о социальных задачах христианства. Но интриги Аскоченского не остались без успеха — архимандрит Бухарев потерял место цензора и был переведен в переяславский Никитский монастырь. Его новый труд «Апокалипсис», работе над которым он посвятил много лет, цензура не допустила к печати, нападки Аскоченского продолжались. Переживая тяжелую внутреннюю борьбу, которую особенно обострили его телесные недуги и чувство душевной разбитости, архимандрит Феодор пришел к решению сложить с себя монашеский сан. Произошло это летом 1863 г. Этот шаг он оправдывал тем, что для него стало невозможным и дальше оставаться монахом, потому что внутренне он всем сердцем протестовал против тех, к послушанию которым обязывали его иноческие обеты.

Этот шаг еще более углубил трагизм его личности. Не имея средств к существованию, многими презираемый, получая помощь лишь от нескольких друзей, Бухарев прожил еще семь лет. Трудно понять другой его поступок, совершенный вскоре после 1863 г., — женитьбу. Все его попытки найти место службы оказались безуспешными. Он жил на нищие гонорары за маленькие журнальные статьи и на те деньги, которые давали ему немногие из его знакомых; митрополит Филарет тоже несколько раз тайком посылал ему деньги. В 1871 г. Бухарев умер после долгой болезни.

В 1865 и 1866 гг. ему удалось напечатать еще две книги, в них обсуждаются те же темы, что и в первых его трудах; вторая из этих книг, «Моя апология» (1866), была последней попыткой дать ответ на исходившую и из консервативных, и из либеральных кругов критику его взглядов на социальные задачи христианства, а также попыткой оправдаться в самых разных, часто неосновательных обвинениях, возводимых на него . Бухарев был жертвой не одного только церковного консерватизма, ибо и в либеральных кругах он не встретил подлинного понимания. Его надежда после снятия с себя монашества найти сторонников в этих кругах и принести таким образом пользу оказалась тщетной.

Для Бухарева постриг не стал событием, переворачивающим душу. Как и в случае с другими представителями ученого монашества, постриг скорее вызвал трагические душевные конфликты, чем открыл новые возможности для научной деятельности. Его личная жизнь протекала в нездоровой атмосфере конца 50 — начала 60–х гг., то есть в то время, когда русский консерватизм в борьбе с духом «эпохи реформ» пытался утвердить свои принципы во всех областях церковной и государственно–политической жизни. Антагонист этого консерватизма — либерализм 60–х гг., не свободный от течений, враждебных Церкви и даже прямо атеистических, тоже был не способен принять воззрения Бухарева; для него мистицизм, ощутимый в сочинениях Бухарева, был совершенно неприемлем и даже несколько подозрителен, ибо свидетельствовал о принадлежности автора к иному, чуждому либералам мировоззрению. В сущности, они были правы, поскольку Бухарев был вытеснен из церковных кругов застывшим духом синодальной системы лишь потому, что позволил себе высказать вслух сомнения, которые другие, например будущий архиепископ Никанор Бровкович, после долгой внутренней борьбы сумели скрыть в своей душе.

Высшие духовные школы тоже испытали на себе воздействие духа времени. Для 60–х гг. характерно сокращение числа пострижений в монахи среди студентов и преподавателей. В прежние времена, когда ректорами Петербургской Академии были митрополит Филарет Дроздов или архимандрит Григорий Постников (митрополит Петербургский в 1856–1860 гг.), они являлись главными вдохновителями постригов в студенческой среде. Теперь же со стороны ректоров и профессоров делалось очень мало для поощрения ученого монашества. Число доцентов и профессоров, принадлежащих к этой группе, заметно сократилось. Возникли даже трудности с подбором подходящих кандидатов для замещения архиерейских кафедр.

В 70–80–е гг. этот недостаток восполнялся тем, что иноческий постриг могли принимать овдовевшие священники, они становились иеромонахами, потом архимандритами и весьма скоро хиротонисались во епископы. Число архиереев из вдовых священников было весьма велико в конце XIX и начале XX в. Вдовые священники и раньше могли получать архиерейскую хиротонию, но это случалось редко. Теперь же едва ли не половина епископов начинали свое служение приходскими священниками. Это придавало епископату некоторые новые черты — не в смысле церковных взглядов, ибо архиереи, вышедшие из приходского духовенства, были еще более преданы синодальной системе, чем архиереи из монахов, — а главным образом в области управления епархиями. Хорошо зная жизнь приходского духовенства, они уделяли ему больше внимания и больше заботились о его нуждах. Последствия этого обстоятельства были вполне положительными, и историку, вероятно, имеет смысл посвятить этой теме специальное исследование .

Во 2–й половине 80–х гг. выступил новый ревнитель ученого монашества. Это был молодой, талантливый, умный и энергичный архимандрит Антоний Храповицкий (1863–1936) . Человек, который в течение полувека интенсивно влиял на жизнь Русской Церкви, часто положительно, но порой негативно; с одной стороны, он стоял в оппозиции к синодальной системе, а с другой — поддерживал эту систему; почитатель монашества, он, однако, считал, что монашество не должно посвящать себя созерцательной жизни, а призвано активно и действенно влиять на церковно–политическую жизнь России. Он был приверженцем самовластия епископата, возглавить который должен могущественный патриарх. Недаром любимым его героем в истории Русской Церкви был патриарх Никон . Заветной мыслью Антония было восстановление патриаршего престола; он говорил, что патриаршество должно стать главной опорой монархии в России . В единодушии царя и патриарха Антоний Храповицкий видел единственно возможный для России и Русской Церкви государственно–и церковно–политический путь. Так, знакомясь с его взглядами, мы видим, как вновь оживает идея «Москва — третий Рим» вместе с мечтаниями о «новом Никоне».

Антоний Храповицкий поощрял монашество как влиятельный институт в жизни Церкви, но в первую очередь и в основном он покровительствовал ученому монашеству. Сам он очень рано принял постриг. Он родился в дворянской семье (1863), после окончания гимназии поступил в Петербургскую Духовную Академию и в возрасте всего лишь 18 лет получил академический диплом (1881). Через четыре года он постригся в монахи (1885) и несколько месяцев спустя (в возрасте 22 лет) был рукоположен в иеромонахи; началась его преподавательская деятельность в Холмской духовной семинарии, а в 1887 г., после защиты диссертации по философии, иеромонах Антоний был назначен доцентом Петербургской Духовной Академии по кафедре Ветхого Завета . В возрасте 27 лет он стал архимандритом и ректором Петербургской духовной семинарии, но должность эту исполнял в течение только четырех месяцев, будучи переведен на пост ректора Московской Духовной Академии (1890). В 1897 г., в возрасте 34 лет, он был рукоположен во епископы и назначен викарным архиереем в Казанскую епархию, с сохранением должности ректора. Через три года (1900) он получил самостоятельную архиерейскую кафедру в Уфе (1900–1902).

Будучи доцентом, профессором и ректором трех академий, Антоний оказывал очень большое влияние на студентов своей талантливостью и блестящим красноречием. Везде он побуждал юношей принимать монашеский постриг. В ту пору, в 80–е гг., число студентов, которые решались постригаться в монахи, было крайне невелико из–за резко критического отношения академической молодежи к монашеству . Пламенная пропаганда молодого архимандрита и епископа имела успех во всех трех академиях, и вскоре число постригов среди студентов и преподавателей заметно увеличилось. Антоний опубликовал брошюру «Об ученом монашестве» (1889), которая широко распространялась среди студентов. По его совету молодой архимандрит Иннокентий (Беляев), из вдовых священников, постриженный в монахи Антонием в Казани, написал большой труд «О пострижении в монашество» . Покровителями монашества были также митрополит Петербургский Антоний (Вадковский; 1898–1912), который в пору своего ректорства в Петербургской Академии (1887/88) очень многих студентов склонил к монашеству, и, наконец, новый ректор Петербургской Академии епископ Сергий (Страгородский; 1901–1903), впоследствии Московский патриарх († 1944).

Деятельность Антония Храповицкого вводит нас в последний период существования ученого монашества и епископата Русской Церкви до 1917 г., можно сказать, уже в наши дни, поэтому у нас слишком мало объективных материалов по этому завершающему периоду; если же в заключение попытаться сделать обобщающие выводы о сущности этих двух церковных институтов, то придется сказать, что оба они, по сути, стояли в стороне от настоящего русского монашества, хотя сами себя и ученые монахи, и епископы считали истинными представителями монашества и очень часто так же воспринимала их русская общественность. Причина этого недоразумения заключалась в том, что церковные власти, нуждавшиеся в кандидатах для замещения архиерейских кафедр, уже не надеялись, что им удастся настолько поднять уровень монашеской жизни, чтобы можно было находить этих кандидатов среди монастырской братии. Церковная жизнь в XIX в. была, разумеется, намного сложнее, чем в XVI, и епископат должен был по своему образованию стоять на уровне, соответствующем культурной жизни страны и народа. Изобретение сословия ученого монашества можно было бы оценить положительно, если бы развитие его пошло иным путем, но Церковь нуждалась тогда и в образованных людях для преподавания в духовных школах. Ученому монашеству пришлось служить обеим этим целям, как это было задумано еще митрополитом Филаретом, который в начале XIX в. стал поощрять формирование сословия ученого монашества для педагогических нужд и для управления Русской Церковью. Однако практическое осуществление его планов привело к тому, что ученое монашество и происходивший из его среды епископат по сути оказались вне истории русского монашества .